Они сошли вниз. В дом на озере уже начали съезжаться гости – сегодня завершался Нахтшпель. Какие четкие контуры у всех этих людей, как наполнены светом их фигуры, какая требовательность сквозит во взглядах, которые они бросают на молодого человека в форме, выдающего себя за офицера! Каждый видел в нем своё: пропавшего сына, любовника, друга, угрозу… Он нашел в себе силы представиться родителям Клары и Фредерика, отвесить учтивый поклон.
Фредерик дал ему имя Йозеф, и вот он стал Йозефом. Если Клара говорит, что познакомилась с ним во время катания на санях, значит, так и было. Из каких он краев? Из Зирфорта. А кто его непосредственный командир?
– Отец, – притворно нахмурился Фредерик, подмигнув щелкунчику, – не докучайте Йозефу расспросами. Я обещал ему вкусную еду и веселье, а не экзамен.
Его потчевали жареным гусем и лепешками с изюмом. Он слизывал сахарную пудру со сладких слив, пил кофе, сдобренный тмином, потом – вино из крохотных рюмочек. Запахи кружили голову, сводили с ума, однако он помнил, что обязан держать себя в руках. Боковым зрением он видел темное пятно шкафа у стены, похожее на гигантскую распахнутую шкатулку, полную стеклянных глаз, растопыренных рук и ног. А еще среди гостей был Дрёссен – человек в бархатном сюртуке, тот самый часовщик, который прежде глядел на Клару так, будто хотел по винтику разобрать ее на части, а теперь сверлил холодными голубыми глазами его, щелкунчика.
И снова воспоминание: Дрёссен открывает шкаф и тянется к нему. «Говори, – шепчет часовщик, – открой мне все ее секреты». Щелкунчика обожгло стыдом. С какой легкостью он предавал Клару, рассказывал о самых сокровенных ее желаниях, перечислял места, где они бывали вместе, – в подробностях описывал каждый пейзаж, каждое волшебное существо. Его не нужно было пытать, он просто говорил. Его создали не воевать, а шпионить.
И этого уже не исправишь. Он сознавал, что необходимо сохранить собственное «я», удержать стремление выйти из дому, пройти несколько шагов, хотя бы распахнуть дверь или выглянуть в окно. Кеттердам – надо запомнить. Однако мир вокруг начал расплываться. Запах духов, пота, рука Фредерика на его плече, лихорадочный блеск в глазах Клары во время танца. Откуда он знал танцевальные па, сам не мог сказать, однако они кружились и кружились, и она шептала ему на ухо: «Забери меня отсюда».
Щелкунчик поцеловал Клару под лестницей. Фредерика он поцеловал в полутемном коридоре.
– Ты любишь ее? – спрашивал Фредерик. – Не мог бы ты любить и меня?
Он любил их обоих. Он не любил никого. Во тьме, за пределами круга света, который отбрасывал плясавший в камине огонь, щелкунчик уловил блеск черных глаз-бусинок, сверкание крошечной короны. Крысиный король, догадался он. Моя жизнь началась, когда у меня возникли собственные желания. Щелкунчик подумал о дороге, убегающей за поворот. Что там, за поворотом?
Гости постепенно расходились – одни уезжали в экипажах, другие отправлялись наверх спать.
– Ты можешь ночевать в моей комнате, – предложил Фредерик.
– Хорошо, – сказал щелкунчик.
– Я приду к тебе, – промурлыкала Клара.
– Хорошо, – сказал щелкунчик.
В комнату Фредерика он не пошел. Стоя на лестнице, ждал, пока слуги погасят свечи и внизу затихнут шаги. Дождавшись, спустился в столовую. Час пробил. В стене темнел дверной проем, ведущий в большой мир, но перед уходом щелкунчик должен был еще раз увидеть свой шкаф.
В лунном свете, что струился через оконные стекла, столовая напоминала камбуз корабля, затонувшего в глубокой пучине моря. В углу безмолвной тенью стоял шкаф. В опустевшем помещении он казался больше.
Щелкунчик медленно подошел к шкафу, слушая гулкий стук своих каблуков, втягивая ноздрями запах остывших углей и свежий древесный аромат сосновых веток на каминной полке и над окнами. Приближаясь, он видел в стеклянных дверцах свое отражение – темный силуэт, который все рос и рос. Когда он вгляделся внутрь, его взгляду предстала зимняя картина из сахарных мышек и миниатюрных деревьев, марширующие солдатики, марионетки на провисшей леске, безжизненно опустившие головы, равнодушные розовощекие куклы с полуприкрытыми глазами.
– Я вас знаю, – прошептал он и коснулся пальцами стекла. Его слова были обращены к подвешенным на ниточках изящным маленьким феям с ажурными крылышками, в легких, как паутинка, нарядах, к широкобедрой Матушке Жигонь и Королеве леса, обладательнице зеленой кожи и серебристых рогов.
– Их всех создал я.
Резко развернувшись, щелкунчик увидел Дрёссена, который наблюдал за ним с середины комнаты. Нежным, как сливочный крем, голосом часовщик продолжал:
– Каждый шарнир, каждый мазок краски – дело моих рук. Я сотворил мир ее грез, опираясь на твои подробные рассказы, но она все равно любит кукол, а не меня. – Он двинулся к шкафу – бесшумно, словно парящее в воздухе перышко или струйка дыма. – Ты впечатлен моим искусством?
Щелкунчик понимал, что должен кивнуть и сказать «да», потому что это был часовщик, о котором предупреждал Крысиный король, – тот самый, что хотел заполучить Клару, ее богатство, или семью, или что-то еще. Но слова застряли у щелкунчика в горле.
– Признаюсь, я тщеславен, – сказал Дрёссен. – Люблю, когда на мои шедевры смотрят, когда дети весело улыбаются. Восторг в их глазах питает меня. Однако я и сам не подозревал, на какие чудеса способен.
Теперь часовщик стоял совсем близко. От него пахло табаком и льняным маслом. Запах был знакомый.
– Мне пора, – сказал щелкунчик, радуясь, что все-таки может говорить.
Дрёссен коротко рассмеялся.
– И куда же, позволь спросить?
– В Зирфорт. Там стоит мой полк.
– Ты – не солдат.
Солдат! – мысленно возразил щелкунчик, но тут же упрекнул себя: – Нет, ты только притворяешься солдатом. Это не одно и то же.
Часовщик снова засмеялся.
– Ты ничего о себе не знаешь.
Йозеф. Так ведь его зовут? Или это имя принадлежало одному из гостей на празднике?
– Кто ты? – спросил щелкунчик. Ему хотелось спрятаться, но за спиной находился только шкаф. – Кто ты и чем занимаешься?
– Я – простой ремесленник.
– Зачем ты заставил меня предать Клару?
Дрёссен расплылся в ухмылке. Красивые дамы и элегантные господа, почитавшие за честь принимать часовщика в своих домах, сейчас не узнали бы этого хищника – волка, оскалившего зубастую пасть.
– Ты не присягал на верность Кларе. Я создал тебя у себя в мастерской, – произнес он. – Я вставил тебе в рот детский пальчик, сжал твои челюсти и – крак!
– Безумец… – ошеломленно покачал головой щелкунчик.
– Ты сделан из дерева.
Щелкунчик приложил ладонь к груди.
– У меня бьется сердце. Я дышу.
Часовщик ухмыльнулся еще шире.
– Кузнечные мехи дышат, раздувая огонь. Часы тикают. Разве они живые?
Может быть, – подумал щелкунчик. – Может быть.
– Ты не мечтаешь, – неумолимо продолжал часовщик, – не испытываешь желаний. У тебя нет души. Ты – игрушка.
Я – игрушка. Сердце щелкунчика стало биться медленнее. Нет! Он верил Кларе, когда та называла его своим возлюбленным принцем. Верил Фредерику, утверждавшему, что он – солдат армии, которой тот командует. И одно, и второе –
