Принц Лир перевивал пальцы, пока те не захрустели. Шмендрик сказал:
– Это правда. Мы вполне можем ускользнуть таким манером от Красного Быка, как ускользнули в прошлый раз. Но, если мы ускользнем, другого случая не будет. Все единороги мира навек останутся его пленниками – кроме одной, а она умрет. Состарится и умрет.
– Все умирают, – сказала леди Амальтея, обращаясь по-прежнему к принцу Лиру. – Я хочу умереть вместе с тобой. Не давай ему налагать на меня новые чары, не позволяй возвращать мне бессмертие. Я не единорог, не волшебное существо. Я женщина, и я люблю тебя.
Принц ответил ей с нежностью:
– Я мало что понимаю в чарах, я умею лишь разрушать их. Но знаю, что против двух людей, которые держатся друг за друга, бессильны даже величайшие маги, – а перед нами лишь бедный Шмендрик. Не бойся. Не бойся ничего. Кем бы ты ни была, теперь ты моя. Я смогу удержать тебя.
Она повернулась наконец, чтобы посмотреть на чародея, и тот даже во мраке почувствовал ужас в ее глазах.
– Нет, – сказала она. – Нет, наших сил не хватит. Он изменит меня, и что бы после этого ни произошло, мы с тобой потеряем друг друга. Обратившись в единорога, я перестану любить тебя, а ты будешь любить меня лишь потому, что ничего не сможешь с этим поделать. Я стану прекраснее всех на свете и буду жить вечно.
Шмендрик заговорил, и она покачнулась от звука его слов, точно пламя свечи:
– Я не допущу этого. Не допущу.
Леди Амальтея переводила взгляд с чародея на принца, удерживая свой голос, точно края раны. Она сказала:
– Если во мне останется после превращения хоть капля любви, ты узнаешь об этом, ибо я позволю Красному Быку загнать меня в море, к другим. Так я, по крайней мере, останусь рядом с тобой.
– В этом нет никакой нужды, – легко сказал Шмендрик и заставил себя усмехнуться. – Сомневаюсь, что мне удастся вернуть тебя прежнюю, даже если ты того пожелаешь. Сам Никос так и не смог обратить человека в единорога, – а ты теперь человек без изъятий. Ты научилась любить, бояться, запрещать вещам быть тем, что они есть, и играть на публику. Пусть на этом все и закончится, пусть завершится наш поиск. Стал ли мир хоть в чем-то хуже, лишившись единорогов? Станет ли он хоть в чем-то лучше, если они вновь обретут свободу? Одной хорошей женщиной больше на свете – да ради это стоит лишиться всех единорогов до единого. Пусть все закончится. Выходи за принца и живи потом долго и счастливо.
В проходе понемногу светлело, и Шмендрик вообразил Красного Быка, который подкрадывается к ним с уморительной осторожностью, переступая копытами, точно цапля. Молли Грю отвернулась, и скула ее замерцала.
– Да, – сказала леди Амальтея. – Этого я и желаю.
И одновременно с ней принц Лир сказал:
– Нет.
Слово это сорвалось с его губ внезапно, как чих, и походило на вопросительный писк, на голос смертельно смущенного богатым и страшным даром молодого глупца.
– Нет, – повторил он, на сей раз другим уже голосом, голосом короля: не Хаггарда, но короля, горюющего не о том, чего он не имеет, но о том, чего не может дать.
– Я герой, моя леди, – продолжал принц. – Это ремесло, не более. Как у ткача или пивовара, а в любом ремесле имеются свои приемы, фокусы и маленькие хитрости. Нужно уметь распознавать ведьм и отравленные источники; находить определенные слабые места, которые есть у любого дракона, и разрешать определенные загадки, которые любят задавать незнакомцы с укрытыми под капюшоном лицами. Однако подлинный секрет геройства состоит в понимании порядка вещей. Свинопас, чересчур увлекшийся приключениями, уже не сможет взять в жены принцессу, юноша не сможет постучаться в дверь ведьмы, если та уехала отдыхать. Злобного дядюшку нельзя разоблачить и одурачить, пока он не сделал какой-нибудь пакости. Все должно происходить в свое время. Невозможно просто взять и отказаться от поиска, нельзя оставлять пророчество гнить, как несорванный плод. Единороги могут жить без надежд на спасение долгое время, но не целую вечность. А счастливый конец не может прийтись на середину сказки.
Леди Амальтея ему не ответила. А Шмендрик спросил:
– Но почему же? Кто это сказал?
– Герои, – печально ответил принц Лир. – Герои понимают, что такое порядок и что такое счастливый конец, – герои знают, чем одно лучше другого. Так же, как плотники знают, что такое волокна, и дранка, и прямая линия.
Он протянул руки к леди Амальтее и на шаг подступил к ней. Она не отпрянула, не отвернулась; нет, она подняла голову повыше, а взгляд отвел в сторону принц.
– Всему этому научила меня ты, – сказал он. – При каждом взгляде на тебя я упивался всем тем, что сохраняет мир единым, и печалился о его несовершенствах. Я стал героем, чтобы служить тебе и тем, кто тебе подобен. Ну и научиться завязывать разговор.
Однако леди Амальтея так и не сказала ему ни слова.
Бледный, как известь, свет разливался по пещере.
Каждый из четверых уже ясно видел каждого, и все казались друг другу чужими, потому что лица их покрывала испарина страха. Даже красота леди Амальтеи поблекла в этом тусклом, голодном свете. И выглядела она более смертной, чем остальные трое.
– Бык приближается, – сказал принц Лир.
Он повернулся и пошел по проходу смелой порывистой поступью героя. Леди Амальтея последовала за ним, шагая легко и гордо, как хорошо обученная принцесса. Молли Грю осталась с чародеем, она взяла его за руку – так же, как прикасалась, когда ей было одиноко, к единорогу. Он улыбнулся ей, явственно довольный собой.
И Молли попросила:
– Пусть она остается такой, какая есть. Пусть будет.
– Ты это Лиру скажи, – весело ответил Шмендрик. – Разве это я объявил, что порядок превыше всего? Или что она должна сразиться с Красным Быком, потому что это хорошо и правильно? Меня правила спасения и официальные счастливые концы не заботят. Они заботят Лира.
– Так ведь ты подтолкнул его, – сказала Молли. – Ты знал, больше всего на свете он хочет, чтобы она отказалась от поиска и осталась с ним. И добился бы этого, если бы ты не напомнил ему, что он герой и должен вести себя так, как ведут герои. Он любит ее, а ты его обхитрил.
– Да ничего подобного, – ответил Шмендрик. – И говори потише, а то он услышит тебя.
Молли чувствовала, как пустеет ее голова, как она глупеет от близости Быка. Свет и запах становились липучим морем, в котором она барахталась подобно единорогам, забывшим о надежде и вечным. Путь потихоньку пошел вниз, к густевшему
