Тогда-то единороги и вышли из моря.
Разглядеть их Молли так и не смогла, – они скачками летели к ней с криком, который слепил глаза. Она была достаточно умна, чтобы сообразить: ни одному смертному не положено видеть сразу всех единорогов мира, – и потому пыталась отыскать своего и смотреть лишь на нее. Но их было слишком много и слишком прекрасных. Слепая, как Бык, Молли шагнула, раскинув руки, им навстречу.
Конечно, они, обезумевшие от свободы, могли сбить ее с ног, растоптать, как Красный Бык принца Лира. Однако Шмендрик сказал что-то, и они обтекли справа и слева и его, и Молли, и принца Лира, – некоторые просто перескакивали через них, – и море билось о берег, и единороги в молниеносном беге снова сходились все вместе. Повсюду вокруг Молли расцветал и расцветал свет, невозможный как горящий снег, и тысячи раздвоенных копыт пели, точно цимбалы. Она стояла недвижно, не плача и не смеясь, ибо радость Молли была слишком велика, чтобы стать понятной ее телу.
– Посмотри, – сказал Шмендрик. – Замок рушится.
И Молли, обернувшись, увидела, что единороги взбегают по утесу и втекают в башни, и те тают, словно они были слеплены из песка, и вот – море накатило на них. Замок распадался на огромные глыбы, которые истончались и блекли, крутясь в воздухе, а там и вовсе исчезали. Он развалился и исчез без единого звука, не оставив руин – ни на земле, ни в памяти двоих, наблюдавших его крушение. Минуту спустя они не могли припомнить, ни где он стоял, ни как выглядел.
А вот Король Хаггард, бывший вполне реальным, пролетел сквозь останки своего расколдованного замка, точно нож, оброненный в тучу. Молли услышала, как он смеется – так, точно ждал этого долгие годы. Удивить короля Хаггарда всегда было непросто.
XIVКак только море смыло ромбы их следов, не осталось и признака того, что они побывали здесь, – то же можно было сказать и о замке короля Хаггарда. Только одно и переменилось на свете: Молли Грю запомнила единорогов, и запомнила в точности.
«Хорошо, что она ушла, не попрощавшись, – говорила себе Молли. – Я повела бы себя как дура. Правда, через минуту я так себя и поведу, и все-таки лучше было обойтись без прощаний». Но некое тепло коснулось ее щеки и проникло, как солнечный свет, в волосы, и она обернулась и обняла единорога за шею.
– Ты осталась! – прошептала Молли. – Ты осталась!
И, поведя себя как полная дура, спросила: «И останешься?» Однако единорог ласково выскользнула из ее рук и подошла к телу принца Лира, темно-синие глаза которого уже обесцвечивались. И встала над ним, как когда-то стоял, охраняя леди Амальтею, он сам.
– Она воскресит его, – тихо сказал Шмендрик. – Ее рог способен одолеть даже смерть.
Молли вгляделась в Шмендрика, чего давно уж не делала, и поняла, что он наконец обрел свою силу, свое настоящее начало. Как поняла, она сказать не смогла бы, поскольку никакого безумного блеска в нем не различалось и никакие бьющие в глаз знамения в честь его не разыгрывались, во всяком случае в эти минуты. Он так и остался прежним Шмендриком Волхвом – и все же что-то проступило в нем впервые.
Единорог простояла над принцем Лиром долгое время, прежде чем коснуться его рогом. Сколь ни счастливо завершился ее поиск, но в том, как она держалась, присутствовала усталость, а в красоте – грусть, которой Молли прежде не видела. Ей показалось вдруг, что единорог печалится не о Лире, но о сгинувшей девушке, которую уже не вернешь, о леди Амальтее, что могла бы жить с принцем долго и счастливо. Единорог склонила голову, и ее рог скользнул по подбородку Лира неловко, как первый поцелуй.
Лир сел моргая, улыбаясь чему-то, случившемуся давным-давно.
– Отец, – сказал он торопливо и изумленно. – Отец, мне приснился сон.
Но тут он увидел единорога и поднялся на ноги, и кровь, застывшая на его лице, заблестела и потекла снова.
– Я был мертвым, – сказал он.
Единорог коснулась его во второй раз, над сердцем, и рог ее остался там на некое время. Оба дрожали. Принц Лир протянул к ней руки, словно слова. И она сказала:
– Я помню тебя. Я тебя помню.
– Когда я был мертвым… – начал принц Лир, однако она уже унеслась.
Ни камешек не застучал, потревоженный ее ногой, ни кустик не оторвался от стены утеса, по которой она взлетала: она скользила легко, как тень птицы, а когда обернулась, приподняв одно раздвоенное копыто, – солнечный свет лился по ее бокам, голова и шея казались нелепо хрупкими под бременем рога, – и все трое, оставшиеся внизу, закричали от боли. Она отвернулась от них и исчезла, но Молли Грю видела: их голоса вонзились в нее, как стрелы, – и как ни жалела Молли о расставании с ней, еще сильнее пожалела она о том, что закричала.
Принц Лир сказал:
– Едва увидев ее, я понял, что умер. Так было и в первый раз, когда я взглянул вниз с башни отца и заметил ее.
Он поднял глаза вверх и вздохнул. И это было единственным звуком сожаления о короле Хаггарде, когда-либо изданным живым существом.
– Это я? – прошептал он. – Проклятие говорило, что только мне дано разрушить замок, но ведь я же не делал этого. Он не был добр со мной, но лишь потому, что я был не тем, кто ему нужен. Это я погубил его?
Шмендрик ответил:
– Если бы ты не попытался спасти единорога, она ни за что не обратилась бы против Красного Быка и не загнала его в море. Это Красный Бык создал потоп и тем освободил других единорогов, а они сокрушили замок. Теперь, узнав обо всем, ты желал бы иного?
Принц Лир молча покачал головой. А Молли спросила:
– Но почему же Красный Бык бежал от нее? Почему не стал сражаться?
Они повернулись к морю, однако ни следа его не увидели, хоть он и был слишком огромен, чтобы скрыться из глаз за столь краткое время. Но достиг ли он другого берега, или вода смогла поглотить даже его колоссальную тушу, этого они не знали еще очень долгое время, а в том королевстве Бык никогда
