Я же попыталась написать письмо домой, изобразить короля и замок, да заснула подобно ему и проспала остаток того дня и всю ночь. Проснулась я в постели, хоть и не помнила, как попала в нее, и стоявший надо мной Шмендрик сказал:
– Пора, дитя, вставай. Ты подняла эту кутерьму, – самое время довести начатое до конца. Король отправляется сражать грифона.
Он не успел еще и закончить, как я выскочила из постели. И спросила:
– Сейчас? Мы выезжаем сию минуту?
Шмендрик пожал плечами:
– Во всяком случае, около полудня, если я смогу наконец внушить Лизен и прочим мысль, что они с нами не поедут. Лизен желает, чтобы короля сопровождали пятьдесят всадников с тяжелым оружием, дюжина фургонов с припасами, полк скороходов для обмена посланиями и каждый негодящий лекарь, какой только сыщется в королевстве. – Он вздохнул и развел руки в стороны. – Если мы не выступим сегодня, мне, пожалуй, придется обратить очень многих в камень.
Я решила, что он, наверное, шутит, хоть и знала к тому времени, что со Шмендриком ни в чем уверенной быть нельзя. А он сказал:
– Если Лир отправится туда с толпой клевретов, это будет не Лир. Ты понимаешь, Суз? – Я покачала головой, и Шмендрик продолжил: – Это моя вина. Бывай я здесь почаще, мог бы воскрешать того Лира, которого мы с Молли знали когда-то. Моя вина, мое недомыслие.
Я вспомнила слова Молли: «Шмендрик не в ладах со временем». Я и поныне не знаю, о чем она говорила, не знала и тогда. Ну и ответила:
– Просто у стариков так заведено. В нашей деревне живут старики, которые разговаривают так же, как он. И одна старуха, матушка Дженнет. Она всегда плачет, если идет дождь.
Шмендрик сжал кулак и пристукнул им себя по ноге.
– Король Лир не обезумел, девочка, и не обзавелся, что бы ни говорила Лизен, старческим слабоумием. Он – Лир, все еще Лир, поверь мне. Это лишь здесь, в замке, он, окруженный хорошими, преданными людьми, которые любят его – и уморят, если им позволить, своей любовью, – впадает в… в состояние, которое ты видела. – Шмендрик недолгое время молчал, а затем подступил ко мне поближе. – Ты заметила, как он меняется, когда я упоминаю о единорогах?
– О единороге, – ответила я. – Об одном единороге, о той, что любила его. Заметила.
Глаза Шмендрика изменились, стали такими, точно он увидел меня впервые. Он сказал:
– Прошу простить меня, Суз. Я все продолжаю говорить с тобой, как с ребенком. Да. Один единорог. Лир не видел ее со дня, когда стал королем, но он обратился в того, кто он есть, благодаря ей. И когда я произношу это слово, когда Молли или я называем ее имя, – чего я еще не сделал, – он вспоминает себя настоящего.
Шмендрик снова умолк, на миг, а после добавил, очень негромко:
– Как нам часто приходилось делать и с ней, многие годы назад.
– Я не знала, что у единорогов есть имена, – сказала я. – И не знала, что они могут любить людей.
– Они и не могут. Только она. – Тут он повернулся и быстро ушел, сказав через плечо: – Ее звали Амальтеей. Ступай, отыщи Молли, она покормит тебя.
Комната, в которой я спала, была небольшой, во всяком случае для замка. У Катании, старосты нашей деревни, почти такая же спальня – я знаю об этом, потому что играю с ее дочкой, Софией. Однако постельное белье было здесь расшито коронами, а изголовье украшала резьба – синее знамя с белым единорогом. Я проспала ночь в постели короля Лира, пока сам он дремал в старом деревянном кресле.
Я не стала тратить время на завтрак с Молли, а побежала прямиком в комнатку, где в последний раз видела короля. Он там и был, но изменившийся до того, что я замерла в двери, у меня перехватило дыхание. Трое мужчин суетились вокруг короля, как портняжки, облачая его в доспехи: первым шел нательный дублет, за ним всякие штуки для защиты ног, рук и плеч. Как они называются, я не знаю. Шлем они на короля не надели, отчего голова его торчала из доспеха, беловолосая, большеносая, с синими глазами, но глупее он из-за этого выглядеть не стал. Он выглядел великаном.
Взглянув на меня, он улыбнулся теплой, счастливой улыбкой, однако ж и немного пугающей, а то и ужасной, – как грифон, горевший в черном небе. Это была улыбка героя. Я такой никогда не видела. Он подозвал меня:
– Подойди, маленькая, и закрепи, если сможешь, на мне меч. Это будет честью для меня.
Одевавшим короля мужчинам пришлось показать мне, как это делается. Даже портупея, и та была тяжела настолько, что выскальзывала из моих пальцев, застегнуть ее без посторонней помощи я не сумела. Зато меч вложила в ножны сама, хоть и двумя руками, одной мне было его не поднять. Он соскользнул в ножны с таким звуком, точно захлопнулась огромная дверь. Король Лир прикоснулся к моему лицу холодной латной перчаткой и сказал:
– Спасибо, маленькая. В следующий раз я обнажу клинок для того, чтобы освободить твою деревню. Даю тебе слово.
Тут вошел Шмендрик, окинул короля взглядом и только головой покачал, сказав:
– Это самое смехотворное… Четыре дня пути, возможно, пять, а воздух становится таким жарким, что способен омара на айсберге сварить. Доспехи понадобятся только при встрече с грифоном.
Хорошо было видно, какими дураками кажутся ему все присутствующие, однако Король Лир еще раз улыбнулся мне, и Шмендрик умолк.
Король же сказал:
– Старый друг, я ухожу таким, каким намереваюсь вернуться. Таков мой обычай.
На миг Шмендрик показался мне маленьким мальчиком. Он ответил лишь:
– Дело твое. Только меня потом не вини. По крайней мере, шлем не надевай.
Он развернулся, собираясь покинуть комнату, но в дверь вошла Молли, воскликнувшая: «О Величество – Лир – до чего же ты великолепен! До чего красив!» Совсем как моя тетя Зерельда, когда она распространяется насчет достоинств Уилфрида. Он может написать в штаны или запрыгнуть в свиной хлев, а тетя Зерельда все равно будет твердить, что Уилфрид лучший и умнейший мальчик на свете. Но Молли все же была другой. Она оттолкнула портных – или кем они были – в сторону, встала на цыпочки, чтобы пригладить белые волосы Короля Лира, и я услышала ее шепот: «Как я хочу, чтобы она смогла увидеть тебя».
Долгое время Король Лир молча смотрел на нее. Шмендрик стоял в стороне от них и тоже не произносил ни
