Мне нечего было ей ответить. По моим щекам катились горячие слезы.
– Вот что я тебе скажу, подруга, – в худшей манере героев плохого гангстерского кино, она смачно сплюнула себе под ноги. А поскольку под ее ногами корчилась от боли я, плевок запутался в моих волосах. Но я даже не обратила это внимания. – Убивать я тебя, конечно, не буду. Я и так из-за тебя настрадалась, не хватало еще попасть за решетку. Но если что-то с моей второй операцией пойдет не так… Хоть что-то… Ты поплатишься. Обещаю тебе. Из-под земли достану. Поняла?
– Да, – тихо ответила я. – Я могу договориться с Романовичем…
– Я уже говорила сегодня с Романовичем, – хмыкнула Сабина. – Он тебя больше видеть не хочет, и ты, радость моя, об этом знаешь. Так что хватит блефовать… Кстати, он пригласил меня в бар на крыше Swiss Hotel, и я согласилась.
Наверное, она хотела причинить мне дополнительную боль.
Я не чувствовала ничего. Внутри была такая пустота, как в космосе. Вроде бы видишь вокруг какие-то объекты, и некоторые из них прекрасны, но все это нереально далеко, а рядом с тобою только холод и вакуум.
Мне повезло – отделалась ссадинами и синяками. Ни одного перелома. Все внутренние органы целы. Пожилая врачиха в травмпункте смотрела на нас как-то странно. Две испуганные девушки – одна трясется от рыданий, другая вся в крови, с потухшим взглядом.
– Вообще-то в таких случаях положено вызывать милицию, – хмуро сказала она, обрабатывая перекисью кровоточащую ссадину на моей руке.
– Не надо, – я постаралась улыбнуться как можно более жизнерадостно, хоть это было и непросто. – Это… Да неважно. Вот, возьмите, от всей души, – протянула ей три сторублевые бумажки, и, немного помявшись, она все-таки сунула их в карман халата.
А потом мы с Челси сидели в деревянном домике на детской площадке и пили холодное пиво. Почему-то не хотелось возвращаться домой, я больше не чувствовала свою квартиру крепостью. К тому же напоследок подстрекаемые Сабиной амбалы прошлись по комнатам и немного покуролесили – разбили все то, что можно было разбить, порвали то, что можно было порвать, сорвали с карнизов занавески, а Сабина еще и нарисовала на светлых обоях корявый эрегированный член.
Молчали.
Не знаю, о чем думала Челси, но моя голова представлялась мне высохшим аквариумом, в котором давно передохли все рыбы, даже самые неприхотливые. Полная пустота.
– Ну и что мы теперь будем делать? – спросила через какое-то время Челси.
Я пожала плечами.
– Думаю, ты не можешь все это так оставить! – она пыталась поймать мой рассеянный взгляд. – Может быть, зря мы в милицию не пошли? Нет, ее, конечно, жалко, но нельзя же так распускаться!
– В милицию… – усмехнулась я. – Ты хотя бы понимаешь, кто они и кто мы? Да нас там на смех поднимут! И потом… Я чувствую себя виноватой… Ты даже не представляешь, как все это гадко.
– Но ты же ничего не знала! Даш, ты же никогда не согласилась бы участвовать во всем этом, если знала бы, ведь так?
Я посмотрела на нее – испуганные глаза широко распахнуты; ребенок, сущий ребенок.
Усмехнулась:
– Не знаю. Как вспомню тебя, какой ты была. Кажется, я на все была готова, лишь бы от тебя отделаться.
– Ну это ты сейчас так говоришь, – улыбнулась Челси. – Но знаю, что не стала бы… Слушай, а что если нам съездить ко всем этим женщинам?
– К каким? – удивилась я.
– Ну к тем, кому ты продала имплантаты. Вдруг кто-то из них вообще еще газету не читал.
– Им сообщат их хирурги… Наверное.
– Но тебе не кажется, что будет более правильно, если они узнают это от тебя? Ведь это тебе они доверились, ты дала им надежду.
– А теперь отниму, очень мило.
– Ну почему сразу отнимешь? Да, им придется сделать вторую операцию, зато они будут чувствовать себя в безопасности. Даш, ты же в последнее время столько общалась с людьми, ты стала как рентген – насквозь всех видишь! Ну неужели ты не подберешь правильных слов?
– Не знаю. А если каждая из них отреагирует, как Сабина? – усмехнулась я. – Надо бы заранее купить абонемент в трампункт. С другой стороны, у меня есть деньги.
– Какие деньги?
– Я же не все тратила… Есть счет в банке, кое-что дома лежит. Конечно, немного можно оставить себе, оплатить следующий год твоей школы, а там… Прорвемся как-нибудь.
– Ты хочешь отдать им деньги? – насупилась Челси.
– Им ведь придется делать еще одну операцию. Наверняка Романович будет переделывать бесплатно – ему теперь надо репутацию спасать. Но новые имплантаты им никто не подарит, а это серьезные деньги, для некоторых из них неподъемные. И я могла бы…
– Ну если ты так уверена… – немного поскучнела моя меркантильная сестра.
– У меня была клиентка – транссексуал. Ей потребовалось восемь лет, чтобы накопить на все необходимые операции. Представляю, как она отреагирует, когда узнает, что надо оплатить еще одну. Были совсем молоденькие девочки. И небогатые женщины, которые думали, что эта грудь – их последний шанс. То есть это я им внушала…
– А вдруг они теперь захотят вообще избавиться от силикона? Не будут переделывать?
– Не знаю… – с сомнением протянула я. – Романович говорил, так бывает, но редко. Единожды прооперированная грудь все равно не будет выглядеть как раньше. Кожа растягивается и все такое. Знаешь, ты абсолютно права. – Я залпом допила пиво. – Это будет очень непросто, но я должна. А то спать не смогу спокойно. Завтра с утра и начну. Придется потрудиться – у меня были сотни клиенток.
Путь моего раскаяния начался с похода в соседнюю квартиру. Разбитная разведенка Людмила, моя первая клиентка. Как давно это было, словно в прошлой жизни. Я знала, что она сделала операцию, что она была на седьмом небе от счастья. Иногда я сталкивалась с ней во дворе, и Людка словно светилась изнутри. Она даже вроде бы бросила пить, во всяком случае взгляд ее был ясным, цвет лица свежим, платья – чистыми и тщательно отглаженными. И она так тепло со мною здоровалась и все время принималась благодарить…
И вот теперь я четверть часа мялась перед ее дверью, не решаясь надавить на звонок. В моих руках была коробка дорогих бельгийских конфет и корзина с фруктами.
Наконец по ту сторону двери послышались шаркающие шаги, звякнул замок, и в проеме появилась сонная румяная Людмила в одном из своих вульгарных халатов с меховой опушкой. Выглядела она потрясающе. На ее лице не было косметики, но кожа была будто бы фарфоровая, словно кто-то зажег внутри нее слабо мерцающую свечу. Мой взгляд непроизвольно скользнул вниз – глубокий вырез смело открывал новообретенную грудь, и, если бы я не знала, что это работа Романовича, я ни за что не поверила бы, что Людка ложилась под нож. Это было по-настоящему красиво.
Только вот бедная Людмила не знала, что носит под халатом бомбы замедленного действия.
– А, это ты, – сонно улыбнулась она, пропуская меня. – Проходи.
– Я тебя разбудила, да? – честно говоря, глядя на нее, счастливую, я спасовала, и готова была воспользоваться любым предлогом, чтобы хоть немножко оттянуть неприятный разговор.
Но не получилось, Людмила схватила меня за предплечье и втянула внутрь.
– Все равно я собиралась вставать. Предлагаю вместе позавтракать! Только, Даш, долго болтать не могу, у меня опять свидание.
Со вздохом я прошла на кухню.
Людкину квартиру невозможно было узнать. Светлый терем вместо поросшего паутиной чулана. Полы блестели, окна были вымыты так чисто, что казалось, в них не было стекол; одежда, обычно разбросанная повсюду, исчезла в шкафу. Вместо старого кухонного стола, накрытого старомодной, изрезанной и чем только не заляпанной клеенкой, появился новый – светлый, деревянный, и на нем стояла корзинка с зелеными и красными яблоками и солнечными мячиками тугих мандаринов. Обои, кажется, тоже успели
