переклеить. Чистые тюлевые шторки пахли лимонами и морозным ветром. Людка порхала по кухне довольная. Поставила передо мною небольшую фарфоровую чашку, корзиночку со свежим хлебом, масленку, тарелочку с желтыми кругляшами дырчатого сыра. Сварила в турке ароматнейший кофе, добавила щепотку корицы и немного ванильного сахару.
– Может, тебе сок свежий сделать? Мне тут на днях соковыжималку подарили, все нарадоваться не могу. Ой, Дашка, как же я тебе рада! Ты – крестная мать моей новой жизни!
Она уселась напротив меня, сияющая, и я подумала, как же все-таки украшает счастье. Счастливая женщина просто не может быть дурнушкой, это закон природы. В глазах счастливой женщины пляшут смешливые чертики, уголки ее губ приподняты в вечной полуулыбке, и из-за этого она смотрится совсем девчонкой, даже если на ее тумбочке давно поселился антивозрастной крем. На ее щеках играет сдержанный румянец, ее походка легка, она много смеется, она, как солнышко, как розовое шампанское, как морской ветер, ею хочется любоваться, хочется впитать в себя хотя бы одну микродозу ее оранжевой ауры, вдохнуть хоть чуть-чуть ее легкости и тепла. Объективно та же Людка вовсе не была топ-моделью, но в то утро я глаз от нее оторвать не могла.
И все не решалась сказать самое главное.
Да и она не давала мне такой возможности, болтала без умолку, в основном о том, как изменилась ее жизнь.
– Ты была абсолютно права, Даш! Тебе непременно надо и самой сделать такую операцию. Сначала я, если честно, не очень-то верила в успех. Но подумала: а что, все равно терять нечего. Почти тридцать пять лет на свете живу, а вокруг все одно и то же. И вот результат. Просто фантастика – никто еще не заподозрил, что грудь не своя. Так что ты мой ангел-хранитель. Ты, кажется, говорила, что сама стоишь в очереди на операцию?
– Это так, но… – я нервно сглотнула. – Люд, у меня к тебе одно дело…
– Что-то случилось? – встрепенулась она.
Я отодвинула чашку с нетронутым кофе. Никогда не думала, что это так больно – ткнуть воображаемой иголкой в мыльный пузырь чьего-то бензиново переливающегося счастья. Меня даже затошнило, губы пересохли, и, глядя на мое посеревшее лицо, Людмила испугалась по-настоящему. Она было метнулась к аптечке за валокордином, на полпути остановилась, присела передо мной на корточки, встревоженно заглядывая в лицо, ловя на наживку сочувственного тепла мой трусливо ускользающий взгляд.
– Несчастная любовь, – тихо констатировала она. – Ты пришла выплакаться. Да?
И тогда я, прикрыв глаза и теребя подол халата, все ей выложила. Она слушала молча, время словно остановилось, а когда я открыла глаза, обнаружила, что Люда плачет со мной в унисон. И ведь только что я думала о том, как украшает счастье, и вот теперь передо мною была все та же Людмила, и прошло каких-то жалких пятнадцать минут, но она будто бы стала старше, суше.
– Прости меня. Я ничего не знала, правда. Нет, я пойму, если ты не простишь, но… Я просто хочу помочь тебе организовать вторую операцию. И у меня остались кое-какие деньги. Есть в банке счет… Я хочу оплатить твои новые имплантаты. Я знаю, что Романович переделывает операции бесплатно – трясется за репутацию свою. Все будет нормально, это только временные неудобства.
Людка осела на пол и закрыла лицо руками. Она, тридцатипятилетняя, взрослая, самостоятельная, с сотнями разочарований и залеченным алкоголизмом за плечами, в горе казалась ребенком. Она не стеснялась горевать – тоненько подвывала, шумно всхлипывала, что-то бормотала надтреснутым голосом. Вообще-то я всегда презрительно относилась к истеричкам, которые прилюдно выпускают на волю своих демонов. Но Людка была такой естественной, она не пыталась произвести впечатление, не поддавала жару, не играла, она просто позволила обрушившемуся на ее ясный полдень горю унести ее по течению вниз.
– Люд… – Я присела на пол рядом с ней, притянула ее голову к груди, погладила по жестким от краски волосам. – Люд, ну ладно тебе. Все образуется.
– Ты просто не понимаешь, – она подняла на меня покрасневшие глаза. – Что я теперь ему скажу? Что скажу?! Я не говорила, что делала такую операцию!
– Своему мужчине? – догадалась я. – Ты с кем-то встречаешься?
– Да, и это любовь! Мы вместе уже почти три недели! И он сказал, что у меня самое красивое тело из всех, что ему приходилось видеть! Мы стали так близки, знаем друг о друге все-все!
– Кроме того, что ты сделала операцию по увеличению груди, – вздохнула я.
– О таком не говорят, знаешь ли. Это интимно. И потом, я его уже изучила. Он решит, что я не уважаю себя, если узнает.
– Но ты ведь уважаешь, Люд?
– Конечно, твою мать, уважаю! – басом возопила она, вскакивая с пола и меряя кухню нервными исполинскими шагами. – А в последнее время я даже в себя влюблена! Все было так хорошо, так хорошо! Но я знала, знала, что это просто не может быть, что где-то меня ждет подвох! Факинг Золушка. Поверила, дура, в сказку!!
– Но раз ты себя искренне уважаешь и все равно сделала операцию, значит, он не прав, – тихо сказала я. – Значит, уважающая себя женщина может увеличить грудь, так?
– Тьфу на тебя, – буркнула Людмила. – Зубы ты умеешь заговорить, это у тебя не отнимешь.
– Но тебе ведь необязательно говорить правду. Мало ли зачем тебе нужно в больницу?
– Мало ли почему у меня появились два характерных шрамика в подмышках, – хмыкнула она.
– Их можно замазать тоналкой…
– Прекрати меня утешать, – по ее щекам опять потекли крупные слезы. – Ты бы меня видела после операции. Руки поднять невозможно, грудь болит, и она похожа на два воздушных шарика. Только через пару месяцев ее можно худо-бедно выдать за натуральную.
– Люд… Ну придумаешь чего-нибудь, ты же авантюристка! А может быть, ты в нем ошибаешься. Мне кажется, если он действительно твой человек, его невозможно отвратить такой мелочью.
– Ни фига себе мелочь, – криво усмехнулась она. – Обижаешь, подруга, у меня шестой размер.
А потом…
Это был, наверное, самый трудный месяц в моей жизни. Каждый день в семь тридцать утра мой будильник переливчато надрывался голосом Шакиры, я чистила зубы, не глядя в зеркало припудривалась, опрокидывала чашку растворимого кофе и стаканчик с шипучей витаминкой и убегала в город, которому было наплевать на таких, как я.
Разочарованных неудачниц.
Каждый день у меня было назначено минимум пять встреч – иногда на разных концах города. Меня приглашали в офисы, в скверы, кафе, домой – я покорно соглашалась даже приехать на дачу в Кратово или встретиться у первого вагона на станции метро «Бульвар Дмитрия Донского». Если бы мне сказали прилететь в островное государство Тувалу или добраться в древний заброшенный город в глубине перуанских джунглей, я бы и тут не стала капризничать и спорить. Мое чувство вины измерялось тоннами, я словно несла на плечах набитый холодными булыжниками рюкзак.
Некоторые встречали мою исповедь равнодушным спокойствием.
Одна женщина, ее звали Камилла, даже будто бы обрадовалась. Новая грудь не принесла ей счастья, она и без моей помощи собиралась от нее избавиться. «Все время чувствовала, что в меня зашили что-то чужое, – жаловалась она. – Иногда так становилось невыносимо, что хотелось расковырять кожу перочинным ножиком и немедленно, немедленно их вынуть! Это не для меня».
Транссексуал Мара Мареева сначала казалась спокойной и даже дружелюбной, мы вместе пообедали в суши-баре, выпили сладкого вина и съели по кусочку шоколадного торта, но потом, когда уже вышли на улицу, она позеленела, качнулась на километровых каблуках и медленно осела в подтаявшую лужу. Я кое- как отволокла ее к ближайшей скамейке, вызвала по мобильному «Скорую».
Некоторые уже успели прочитать «Комсомолку», телефонная трубка раскалялась от их ругательств и проклятий.
Некоторые угрожали.
Некоторые философски пожимали плечами и оптимистично мечтали о новой операции.
Большинство, конечно, плакали.
К вечеру я выматывалась так, словно целый день разгружала мешки с цементом. Чужие слезы тяжелее камней. Я старалась абстрагироваться, относиться ко всему этому с равнодушным любопытством
