Он прыгнул, но Лизавета вновь увернулась и, оказавшись вдруг за спиной Освирцева, от души огрела его зонтом. А тот к радости немалой, оказался крепким, столкновение выдержал и, более того, даже не хрустнул. В отличие от Гришки, который аккурат хрустнул и, покачнувшись, растянулся на пыльной траве.
И вот чего с ним делать-то?
А с другой стороны... речи крамольные вел? В заговоре почти сознался? Вот пускай его и допрашивают. Правда... Лизавета прикинула, что до дворца она этого героя не дотащит, а бросать его тут - еще очнется, сбежит... разве что... поясок у платья имелся, а узлы вязать она в детстве научилась изрядные.
Так что, долежит.
Архивы при дворце имелись и преобширнейшие: и Морской, и Военный, и даже Дворянский, занимавший без малого отдельное здание. Хранились там не только родовые книги, копии грамот жаловальных да карт земельных, благодаря коим многие споры разрешались малою кровью, но и личные письма, и дневники, и многое иное, не всегда пригодного для оглашения свойства.
Имелся, впрочем, и еще один архив, расположившийся в подземельях, благо, было там сухо и прохладно, аккурат то, что бумагам для сохранности и надобно. Укрытый от глаз досужих, защищенный завесой хитрых проклятий, был он доступен лишь тем, в ком текла известная кровь. А уж хранил не только бумаги. Впрочем, ныне Лешека меньше всего интересовали, что регалии царские - венец Мономахов поблескивал рубинами, манил, - что артефакты древние.
Бумаги.
Книги родовые, казавшиеся на первый взгляд копией тех, иных, хранившихся в открытом архиве. Да только...
Пожелтевшие листы были хрупки, невзирая на пропитавшую их магию.
Имена.
И вновь имена...
...девица из рода... сочеталась браком с... третьего дня арсепня месяца... Господь благословил... первое дитя... четвертое в роду, ибо у отца имелось трое бастардов мужского роду, прижитых с сенными девками и одной актрисой.
Книга была полна и, пожалуй, хранила изрядное количество чужих тайн.
Взять хотя бы род Вяземских, прервавшийся во время смуты. Основная ветвь сгинула в революционных пожарах, но если вспомнить, что у Михаила Вяземского трое братьев имелось.
...двое стали смутьянами и конец свой нашли на поле брани, а вот младшенький пошел в маги и ныне себе поживал весьма неплохо, выбившись в профессора. Надо будет предложить ему титул, авось не откажется. Лешеку понадобятся верные люди.
...или вот Ястрежемские, сановитые, но малочисленные. Ныне от рода осталась престарелая тетушка, предпочитавшая время проводить в молитвах, нежели при дворе. Правда, сказывали, что сие происходило не от богомольности, а исключительно в силу на редкость неуживчивого характера. Компаньонки и те от старухи сбегали. Обрадуется ли она, узнав, что у братца ее была связь с одной особой не самых великих чинов, и что особа та родила двоих детей, которые...
...не обрадуется.
Но и роду исчезнуть не позволит.
Ах, многое хранилось на желтых страницах. И теперь Лешек переворачивал их, прислушиваясь к отклику. Книга сама писала историю древних родов, связанных с нею узами крови, и узы эти было не разорвать, не ослабить даже. Магия, темная, не самого доброго свойства, еще работала.
Впрочем, к книге давно не обращались, не поили кровью, а потому спала она, и Лешека мутило от мысли, чего будет стоить пробуждение.
Оставить бы, как оно есть.
Уйти.
И самим искать... это ведь просто... надобно внимательней быть. Войска начеку, маги упреждены. Бунту не позволят случится, и если так, то рано или поздно, но отыщут они смутьяна.
Рано.
...или поздно.
Книга шелестела мертвыми страницами, и все-то до одной были заполнены. Она словно красовалась, чуя близость того, кто мог призвать ее к ответу. Ну же, цесаревич, неужто не осмелишься? Ведь пришел же, а значит, есть вопросы. И ответы найдутся, они хранятся тут, протянулись, застряли в сети крови, попробуй-ка, вытащи.
Если хватит духу.
Страницы развернулись.
...а вот и первое древо.
Некогда могучее, но многие имена в кроне его поблекли. Лешек положил ладони темную хрупкую кожу. Закрыл глаза. Вздохнул. И неровные буквы задрожали, поползли, словно мурашки, по стволу... имена? Нужны новые имена? Будут.
Только куда им стать-то? Небось, тесно стало, все страницы исписаны, а новых... ты ведь все принес, цесаревич? Ты ведь знаешь, что делать?
Лешек знал, но...
...он ведь надеялся управиться и без того, однако книга пила его силу, и только. Разве что чернила чуть потемнели.
Не выйдет.
Он оторвал руки и оперся ими, дрожащими, о столешницу. Огляделся. Сплюнул под ноги, благо, пол земляной, и не такое выдержит.
Взял...
...троих хватит?
Из городской тюрьмы. Душегубы, которых петля ждала за дела былые... петля - это честно, но Лешеку нужны ответы. И не только ему.
Можно ли откупиться от смуты малой жертвой? И не будет ли та напрасною?
И не потому ли отец так и не набрался духу спросить? Книгу оживляли в последний раз еще тогда, во время смуты, и делали это грубо, взламывая запоры кровью. О том, сколько тогда пролилось, Лешек старался не думать.
...Ястрежемской он про племянников скажет.
А пока...
...их было трое.
Первый - огромный, вида, как и подобает, самого разбойничьего. Смуглокож. Расписан шрамами и наколками, по которым можно прочесть всю историю его жизни.
Насильник.
Убийца.
На руках его крови немало, впрочем скоро и на Лешиковых появится. Он потянул за цепь, и замороченная жертва сама шагнула в круг.
Сама улеглась.
Сама руки раскинула, позволяя закрепить себя заговоренными цепями. И только тогда Лешек снял с груди его амулет. Душегуб очнулся.
Моргнул.
И...
- Ур-рою, - просипел. Горло его было перебито, но срослось, и способность говорить он сохранил, пусть голос сделался низким, неровным. Он дернул цепи, ибо выглядели те тонкими, несерьезными, и подался вперед, налегая всей тяжестью тела, пытаясь разорвать. Но колечки лишь зазвенели.
А в блеклых глазах появилось недоумение.
Лешек вздохнул и развернул грамотку. Приговор удалось зачитать ровно, хотя Лешек до последнего в себе сомневался.
...все равно бы казнили.
Все равно...
Он завыл, этот негодный человечишко, который сам не щадил других. И ведь не просто убивал. Купца Смержицкого запытал до смерти, а после и супругу его, чего с дочерьми утворил, тут...
...он выл и дергался, пока Лешек рисовал ножом на коже знаки.
И заскулил, когда удалось снять первый пласт кожи.
Книга приняла его с благодарностью. Вспыхнули буквы, налились алым, поползли живо, обмениваясь друг с другом новостью: пришло время...
Лешек снял новый пласт кожи. И еще один. Он слушал крики, хотя и взял с собою затычки для ушей, но использовать их было как-то... неудобно, что ли. А потому Лешек всецело сосредоточился на деле.
Умирал Сиплый долго.
И покаяться успел.
Только грехи его искупить было некому. А книга напилась крови, правда, не настолько, чтобы утолить вечную свою
