В это я поверила. Если он и сожалеет, то лишь об этом, а не о том, что соблазнил мою сестру.
Мне было предложено немного отдохнуть. И я… я малодушно согласилась. Я поняла, что, если буду настаивать на разводе, если попробую покинуть дом, просто исчезну. Мало ли несчастий происходит с глупыми неосмотрительными женщинами. Да и… у семьи хватает врагов.
Мне нужна была помощь. И я знала, к кому обратиться за ней.
Да… а мои детские воспоминания хранят… а что, собственно говоря, они хранят? Вечера и ужины, к которым меня допустили в шестилетнем возрасте? До этого была детская комната и компания гувернантки, которую больше интересовали мои манеры, нежели разговоры о делах дневных.
Ежедневные визиты матери. Еженедельные аудиенции у отца, который выслушивал рассказ о моих успехах и кивал, иногда — хвалил. Порой хмурился, и тогда мое сердце готово было выскочить из груди. Отец представлялся мне существом невероятно далеким и невообразимо занятым.
А вот дед…
Интересно, он позволил бы убить маму?
Я знаю ответ.
Если не сам, то… Главное ведь вовремя отвернуться, верно? Впрочем, успокаивает, что это лишь теория. До практики дело не дошло, погибли они вместе, а ни один темный не стал бы жертвовать собой, избавляясь от надоевшей жены.
Итак… вечера… взрослые беседы ни о чем. Изредка — вопросы, которые адресовались мне. И снисходительная улыбка деда. Бабушка, готовая помочь и подсказать… мама…
Она приходила по вечерам, если, конечно, была дома. И гувернантка неодобрительно хмурилась: как же, в приличных семьях заботу о детях доверяют специально обученным людям.
А тут…
Теплое молоко с медом. Печенье, которое мне позволялось есть в кровати. Непременная сказка и поцелуй.
— Спи, дорогая, сладких снов, — мамин шепот доносится сквозь время. И я вздыхаю. Сладких… что бы ты ни сделала… что бы они ни сделали, они ведь все равно мои родители. И я найду ублюдка, их убившего.
Зато… кажется, я поняла, почему корона так старательно не желала, чтобы кто-то копался в этом несчастном случае. Как знать, до чего бы докопались…
А еще знаю, к кому хотела обратиться мама. И почему.
ГЛАВА 45
Спящий, Диттер выглядел почти мило.
Подушку обнял, подмял под себя, будто опасаясь, что некто неизвестный и коварный стащит этакое сокровище у бедного инквизитора. Одеяло же на пол отправил.
Нос морщит.
Губами шевелит… пузыри не пускает, все радость. Я присела на край кровати и, вытащив торчащее из подушки перо, пощекотала нос.
— Что… — проснулся Диттер мгновенно. И на пол скатился. С подушкой. И…
— Я ведь и убить могу, — проворчал он, поднимаясь. А подушку так и не выпустил… кстати, спать нагишом — это да… в этом что-то да есть…
— Розы не люблю, — сказала я. — Особенно белые. И лилии терпеть не могу.
— Это к чему?
— Если упокоишь, принеси на могилку фрезии.
— Запомню.
— Лучше запиши.
Он, осознав, что пребывает в виде не самом подобающем для бесед, присел и потянулся за одеялом. А я ухватила за другой конец.
— Могу я… — после сна голос был хрипловатым, низким. — Узнать… что тебе… понадобилось в столь… раннее время?
Подушку сменило одеяло.
На инквизитора в одеяле смотреть было не так интересно, и я потянулась, легла на кровать.
— Тебя, — мурлыкнула.
Обычно мужчины как-то смущались.
И этот слегка покраснел. Но выдержал взгляд.
— Зачем?
— Не знаю… — я провела коготком по кровати. — Может, просто так… а может… насиловать пришла?
— Только то?
И бровку этак приподнял, насмешливо.
— А мало?
— Это смотря как насиловать собираешься, с фантазией или без…
— А как надо?
Вообще-то я письмецо принесла, но оно обождет. Вон сколько лет пролежало и еще полежит, никуда не денется. А тут на меня смотрят так, что в жар бросает, и шепчут громко:
— С фантазией, разумеется… насилие без фантазии — это скучно. От трех до пяти…
— Чего?
Диттер наклонился.
— Лет каторги, — также шепотом произнес он. — Это если я не при исполнении…
— А с фантазией?
С одеялом он расставаться не спешил.
— Это смотря какая фантазия… бывает годик-другой сверху накинут, а бывает, что и до костра нафантазировать можно.
Ага. Запомню. Просто на всякий случай.
— Скучный ты человек, — сказала я, протягивая письмецо. — К тебе с интересным предложением…
— Так все-таки с предложением?
— С намеком, — я поерзала, устраиваясь поудобнее. А что, теплая, лежать приятно. — Откровенным… а ты про костер. Нехорошо.
— Больше не буду.
Письмо он взял и отложил — о диво дивное — в сторонку. Вышел.
Вернулся уже одетым, вернее, скорее одетым, чем раздетым. И главное, очередной уродливого вида костюм. Прямо так и хочется разодрать на клочки это бурое уныние… правда, сдерживаюсь, а то мало ли, сколько за костюм дадут.
На каторгу за порчу чужого имущества я попасть не хочу.
— Извини, — сказал Диттер, присаживаясь рядом. И пуговичку крохотную на рукаве застегнул. — Я не хотел тебя обидеть.
— И не обидел.
Наверное. Разве что самую малость и… я взрослая, я умею справляться с обидами и даже яду в кофий не плесну.
— Я чувствую, — он взялся за вторую пуговицу. Кто додумался до мужских рубашек с пуговицами на рукавах? Вот этого человека на костер отправить надо. Как же тихое благородство строгих запонок? Диттеру бы пошли.
— Это ничего не значит.
