Вильгельм все же вернулся к овсянке, ковырнул и сунул в рот.
— Думаешь, уберут?
— Почти уверена, — сказала я. — Если вы в процессе не преставитесь.
Как ни странно, но к новости этой он отнесся не в пример спокойней, нежели к маминому письмецу. А на него чары кинул и сложные, пусть лист и без того заговорен, но с чарами оно надежней будет.
— И к слову, — я не любила говорить вещи очевидные, но… — У них ведь получилось силу передать.
А в подобные совпадения я не верю.
Значит, эксперимент был продолжен и… я знаю, кому задавать вопросы.
Разлюбезный дядюшка мой обретался в доходном доме весьма приличного уровня. Построенный на Третьей линии, — первых двух в городе не было, но наличие этой самой третьей мало кого смущало, — он радовал глаз солидными формами и неестественной белизною. Она как-то особенно бросалась в глаза в такой мерзкий день, как сегодня.
Приятной наружности консьерж осведомился, куда мы направляемся, оценив при том и мою соболью шубку, и костюм Вильгельма, и тросточку Диттера.
Поклонился. Проводил до лифта и передал на руки мальчику в красной форме, чрезвычайно гордому ролью своей. Поднимались мы долго. Лифт скрипел, покачивался, а я раздумывала, придется ли дядюшке пальцы ломать или так договоримся?
Вот ведь… а я уже его в наследники записала. И как быть?
Открыли нам сразу. И дядя махнул рукой, мол, проходите.
Свежо. И уныло. Пусть мебель дорогая, качественная, а на полу ковер положили тоже не из дешевых, но все одно уныло. Ощущение, что комнаты нежилые. Уж больно все… правильно? Упорядочено? Безлико. Темные портьеры, темное окно. Стол у окна единственным островком жизни в застывшем этом порядке. Груда бумаг, переполненная мусорная корзина.
— Чем обязан? — дядюшка поднял бумажный ком и попытался пристроить в корзину.
— Этим, — я протянула матушкино письмо. — Вопросы возникли, но ты, как понимаю, клятвой связан…
Ибо глупо полагать, что подобные дела вершились исключительно под честное слово.
Дядюшка пробежался взглядом по строкам и вздохнул.
— Я их предупреждал, что замять подобное вряд ли выйдет… и участвовать в безумной этой затее не желал.
— Но участвовали? — Вильгельм сунул нос в бумаги, нимало не стесняясь присутствия хозяина. Правда, дядюшка наблюдал за инквизитором снисходительно.
— Клятва роду… я не имел права отказать главе рода. В чем бы то ни было, — а вот это признание далось нелегко. — Мне повезло, что в свое время я был сочтен в достаточной мере бесполезным, чтобы меня вообще отпустили из дому… присаживайтесь. Чувствуйте себя как дома.
И показалось, произнес он это с насмешкой.
Я смотрела на дядюшку.
Да, мы особо не были близки. Скажу больше, мы и знакомы-то были весьма поверхностно. Я ему не нравилась, я остро ощущала это и не имела особого желания продолжать знакомство. Он, в свою очередь, любезно не искал встреч.
И пожалуй, это делало нас обоих счастливыми.
А на отца он не похож. И на Мортимера. Тот рыхлый, расплывающийся, несмотря на корсеты и ладно скроенные костюмы. Дядюшка Фердинанд высок даже для мужчины. Я ему и до подбородка не достаю. Сухопар. Сложен в целом неплохо, но худоба создает иллюзию некоторой дисгармоничности. Конечности его кажутся чересчур длинными, равно как и шея.
Светлокож. Светловолос. И волосы собирает в короткий неряшливого вида хвост. А вот лицо блеклое. Брови почти не видны, и из-за этого лоб выглядит непомерно высоким. Нос хрящеватый с горбинкой. Губы узкие. Подбородок сильный, тяжелый.
— Она была слишком впечатлительной… и я говорил, что не стоило ее в это дело втягивать. — Дядюшка уселся в кресло и вытянул длинные свои ноги. Домашние клетчатые тапочки смотрелись весьма мило, хотя и не сочетались по цвету с вельветовым бурым костюмом. — Однако мой отец отличался некоторым упрямством, и полагаю, не желал, чтобы его открытие вышло за пределы семьи. Да и… совет мой, как понимаете, несколько запоздал.
— Вы давали клятву? — уточнил Вильгельм и шмыгнул носом.
— Давал, — дядюшка слегка наклонил голову. — Вы понимаете, что проект подобного уровня… не мог бы состояться без клятвы.
— Но вы теперь говорите?
— Не о сути проекта… скажем так, клятвы в структуре своей имеют жесткие рамки, однако определяются они прежде всего внутренним отношением присягнувшего, — палец дяди коснулся головы. — Мы сами решаем, как далеко распространяется запрет. И это оставляет некоторое пространство для маневра… при должном умении.
Я восхитилась. Всегда импонировала мужчинам умным, кто ж знал, что дядюшка, к которому в семье относились снисходительно — мол, не сидится чудаку в родной империи, — тоже относится к ним?
— Если бы вы спросили о конкретных вещах… скажем, об этапах… или о сути ритуалов, структуре… частей, — он слегка поморщился и, вытащив из кармана платок, прижал к носу. — Я бы не смог ответить. А вот наши отношения с Франсин… вы знаете, что ее бабка была островитянкой?
— Нет.
Я как-то даже не задумывалась, откуда была моя мама… и это тоже странно. Была тетушка Нинелия. А кроме нее? Куда подевались их с мамой родители? Или другие родственники? И почему, собственно говоря, я только сейчас задалась этим вопросом?
— Дед был неплохим специалистом, — хмыкнул дядюшка, пряча платок в кулаке. Но кровь я почуяла. Дрогнули ноздри и… — Дорогая, возьмите себя в руки. Поверьте, кровь моя изрядно испорчена не самым праведным образом жизни…
— Как-нибудь переживу.
— …и вовсе не годится пить из родственников, — наставительно произнес дядюшка. А я ответила:
— Вы это им скажите.
И мы улыбнулись друг другу. Еще подумала, что, крайне надеюсь, это не он убивает. А Диттер закашлялся, за что и получил кулаком по спине. Вильгельм, похоже, всегда был готов прийти на помощь другу.
— Что ж… если говорить… о том, о чем я могу говорить…
— Когда ты узнал, кто лишил тебя силы?
Этот вопрос заставил его нахмурится. Вздохнуть. И ответить:
