Виктор кинул на меня странный взгляд.
– Вечно забываю, что змеи все воспринимают буквально. Значит, кто-то подлил барону хлороформ в бренди, после чего оттащил на лесопилку, где лишил его головы… В чем я теперь не прав?
Я вынул одну из фотографий из-под руки Эйзенхарта и указал на нее.
– Посмотрите на срез. Для дерева используют пилы с крупными зубьями. Ими получается пилить гораздо быстрее, но они оставляют после себя грубый пропил с рваными краями. В вашем случае срез почти идеален. Даже ножовка для металла оставила бы более заметные следы. Это сделали не на лесопилке.
– Тогда где?
– В больнице, морге… На скотобойне.
– На скотобойне, говорите, – Виктор вздохнул. – Дело понятнее не становится.
Наконец мне принесли суп, и я отвлекся на еду. Однако не настолько, чтобы не заметить, как мой собеседник нервно тарабанит пальцами по столу.
– Рассказывайте, – велел я. – Ваша очередь.
Он будто ждал моего сигнала.
– Барон Ульрих Эдуард Фрейбург – последний из своего рода…
– Кстати говоря, как его опознали?
Этот вопрос интересовал меня с тех пор, как я откинул простыню с трупа. Голову ведь так и не нашли. Особых примет на теле не было.
– При нем остались все его вещи, кроме фамильного перстня. Письма и визитные карточки размокли, но на визитнице была гравировка, а на одежде – именные метки. В личности у нас сомнений нет, – пояснил Эйзенхарт и вернулся к рассказу. – Как я упомянул, барон – последний из Фрейбургов. Братьев и сестер у него нет, отец погиб вскоре после его рождения, мать умерла около двух лет назад. Родился и вырос в Гетценбурге. Последние пять лет провел в кабаках, опиумных денах, борделях, подпольных казино и на скачках. Назовите любой порок и попадете в точку. Само собой, с таким образом жизни он обзавелся бородой из долгов. Еще немного, и барону пришлось бы заложить родовое поместье. Хотя, поверьте на слово, это его не спасло бы. Пусть он из древнего рода, но богатство ушло из их семьи еще до его рождения, – Эйзенхарт задумчиво поболтал остатками кофе в чашке. – В общем, положение его было крайне неблагополучным, пока он не решил остепениться. Примерно полгода назад он объявил о помолвке с леди Эвелин Гринберг.
– Знакомое имя, – отметил я.
– В каком банке вы держите деньги, док? Лично я, да и большинство жителей нашего славного герцогства, – в «Гринберг и сыновья». Которым владеет отец леди Эвелин, барон Гринберг.
– Из новой крови, полагаю?
Баронские роды, как правило, делились на два вида: старые и бедные либо же богатые и купившие титул при последнем императоре.
– Как ни странно, из старой. Но недавно разбогатевшей. Даже вы должны были слышать ту историю про дедушку леди Эвелин. Нет? Ее дед по молодости влюбился в первую красавицу герцогства. Но, увы, был беден как мышь. Поэтому ее отец Гринбергу отказал. Тогда предыдущий барон поступил не свойственным для аристократа образом: продал имение, городской дворец, все, что осталось от благородных предков, и уплыл торговать. Не знаю, было дело в удаче, хватке или даре, но меньше чем за десяток лет его компания превратилась в финансовую империю, а он сам – в одного из богатейших людей страны. Ну и вернулся, само собой. Женился… Однако не будем отвлекаться. Леди Эвелин – младшая дочь нынешнего барона Гринберга и, как вы догадались, завидная невеста. На свадьбу своей старшей дочери барон потратил порядка двадцати тысяч шиллингов. Размер приданого никому не известен, кроме ее мужа, но, учитывая, что у алтаря ее ждал граф Паулет, оно было немаленьким. Леди Эвелин же, вопреки логике, не пользуется возможностью заарканить графа или даже герцога, а обручается с нищим бароном Фрейбургом. Конечно, она и ее брат-близнец считаются enfant terribles[3] в чинном и благополучном семействе Гринбергов, но эта выходка настолько ошеломила всех, что леди повезло в очередной раз избежать попадания на восемнадцатую страницу[4] и… Кстати, вот и она!
Виктор подался вперед. Проследив за его взглядом, я увидел молодую женщину, разговаривавшую с метрдотелем у входа в зал.
– Надеюсь, вы не против, если я приглашу ее присоединиться к нам?
Не дожидаясь моего ответа, Виктор встал из-за стола.
Глава 3
Доктор
Главной чертой младшей леди Гринберг оказалась ее полная, совершенная даже непримечательность. Ее типаж оценил бы выходец с Королевского острова: лишь там человеческая внешность настолько лишена красок, а бледную, почти прозрачную кожу и светлые серые глаза считают признаком неразбавленной крови. В Гетценбурге, который до девятнадцатого столетия принадлежал синеглазым и золотоволосым ганзеатам и куда в последние годы стекались иммигранты со всего мира, леди Гринберг терялась. Она была модно и дорого одета: расшитый зелеными маками костюм дикого шелка, подбитый ханским мехом жакет, охотничья шляпка замысловатого фасона. Но наряд только подчеркивал ее невзрачность.
Самой яркой и самой говорящей частью ее внешности были запутавшиеся в темных волосах желтые перья, знак Элайзы-Канарейки. Канарейки часто встречались в высшем свете. В отличие от других людей, они не получали от своей покровительницы чрезмерную силу или исключительный ум, но от рождения обладали не менее ценной инклинацией: обаянием. В их хрупкости было нечто очаровательное, вызывавшее немедленное желание защитить. Неудивительно, что, подобно канарейкам пернатым, они чаще всего оказывались в положении комнатной птички, украшавшей салон очередного богача.
Виктор отодвинул стул и поспешил закрыть папку с фотографиями тела.
– Прошу вас, леди.
– Впервые вижу полицейского, – проговорила она, принимая приглашение.
Вот голос ее невыразительным нельзя было назвать. На удивление глубокий и хриплый, он не подходил для леди. Впрочем, при ближайшем рассмотрении черты ее лица тоже выглядели слишком грубыми для аристократки. Огромные раскосые глаза, резкие скулы, большой подвижный рот. Они скорее пошли бы дочери мясника.
– И… – она перевела взгляд на меня.
– Доктор Роберт Альтманн, – представил меня Эйзенхарт. – Помогает мне в расследовании.
Стоило ей сесть, как метрдотель принес еще один стул, чтобы леди положила на него свертки с покупками.
– Кофе. Черный, – бросила ему вслед леди Эвелин. – Чем я могу вам помочь, господа?
– Для начала расскажите, что вы делали в среду вечером.
– Неужели я стала свидетельницей преступления? – Леди достала из сумочки серебряный портсигар. Покрутила в руках, но не открыла. – В среду вечером, вы сказали? Дайте вспомнить… После обеда я зашла на чай к леди Харден, мы с ней поболтали. Потом решила пройтись по магазинам, тем более что Сара живет в начале Биржевой улицы…
– Простите, – перебил ее Эйзенхарт, – в каком часу это было?
– Около трех.
– Не могли бы вы перейти в своем рассказе к, скажем, часам шести?
Леди Гринберг задумалась.
– Право, не знаю, где я была. Когда гуляешь, не слишком следишь за временем. Помню, что была на
