Я кричу. Слов нет. Вместо них вырывается лишь оглушительный вопль. Я надрываюсь, пока не скукоживаются легкие, которым недостает воздуха. Я вдыхаю и снова кричу.
Кричу.
Кричу.
Кричу.
Кричу.
Пока не срываю голос, пока горло не обжигает огнем, пока не режет глаза.
Я кричу, пока мое тело не сдается.
Я кричу, пока есть силы.
Я кричу.
И все равно остаюсь одна.
57
Брэм
– Ты совсем спятил, чувак, – взрывается Чабс, и его громкий голос эхом отскакивает от высокого влажного потолка.
– Тсс! Приглуши звук, – шипит на него Сондерс с другой стороны большого стола. В зале собраний тихо в этот ранний час. И не то чтобы кто-то из обитателей глубин мог сказать, что сейчас пять утра. Дневной свет не проникает через герметичные уплотнения.
Здесь только члены команды, которых я пригласил – те, кому я могу доверить свой план на первоначальном этапе: Сондерс, Чабс и Эрни.
– Он прав. Это единственный способ, – говорит Эрни. Он заметно приободрился, когда врачи позволили ему покинуть палату, чтобы присутствовать на совещании. Еще бы. Думаю, я бы рехнулся, если бы просидел в одиночной камере лет пятнадцать, как он.
– Но разве такое возможно? Я хочу сказать, если что-то пойдет не так, ты же погибнешь. Должен быть другой способ, – не сдается Чабс.
– Поверь мне, я знаю Башню. Туда не войти и не выйти, если твоя сетчатка не зарегистрирована в системе безопасности, а мою так уж точно уже стерли из памяти, – убеждаю я. – Если я окажусь где-нибудь рядом с этими сканерами, меня арестуют раньше, чем я доберусь до входной двери.
– Арестуют? – усмехается Сондерс. – Ты и правда думаешь, что после всего этого они станут заморачиваться с твоим арестом? Ты – самый большой риск для Евы, с которым они когда-либо сталкивались. Ты умрешь раньше, чем подойдешь к двери, дружище!
– Вот почему это единственный выход. Они никогда не заподозрят ничегоподобного, – говорю я.
– Итак, если я правильно понял, ты собираешься заморозить себя до бессознательного состояния, спрятаться в одном из этих танков и молиться, чтобы твой приятель смог растопить тебя снаружи?
Согласен, звучит безумно.
– А ты уверен, что твой друг сможет тебя оживить? Кажется, эта технология еще неодобрена, – говорит Эрни.
– «Не одобрено» – это для них пустой звук, – объясняет Сондерс. – Они постоянно оттаивают женщин из криокамер, возвращают их к жизни, тестируя процесс. Короче, экспериментируют.
– Тогда почему мы ничего об этом не слышим? – удивляется Чабс.
Мы с Сондерсом переглядываемся.
– Почему ты не слышишь о щенках, на которых они тестировали крем от сыпи? – спрашивает Сондерс, поглядывая на шелушащийся участок кожи на руке Чабса. Тот быстро прикрывает пятно рукавом. – Потому что иногда результаты, прямо скажем, пугающие.
– И что же делают с женщинами, которых вытаскивают из криокамер? – спрашивает Чабс.
– Размораживают, расчленяют, снова замораживают, оттаивают, замораживают – да что угодно. Делают, что хотят, и никто им не указ, – говорит Сондерс. По мне, так он подает это чересчур театрально. – Как только ты жертвуешь свое тело ЭПО, оно поступает в их полное распоряжение. Просто они это не рекламируют.
– Всегда читайте мелкий шрифт! – шутит Чабс.
– Значит, твой друг в Башне сможет добраться до хранилища и разморозить тебя, пока никто не опомнился? – уточняет Эрни.
– Хартман? Да, он что-нибудь придумает. Он в этом деле мастак, – говорю я и почти верю в это. – Впрочем, это только половина проблемы, – продолжаю я, потирая виски, чтобы головная боль не мешала думать.
– А что за вторая половина? – спрашивает Чабс.
– Как сообщить Хартману план! Все наши усилия бесполезны, если он не будет знать, что от него требуется. Если я не смогу связаться с ним, он даже не узнает, что я вернулся в Башню. И я останусь там, замороженный навечно или, по крайней мере, до тех пор, пока кто-нибудь не обнаружит в одном из танков прекрасно сохранившегося мужчину и не решится меня разморозить, чтобы выяснить, как я там оказался, – заканчиваю я в полной тишине.
Все озадачены проблемой.
Эрни нарушает молчание: – Я передам ему сообщение.
– Ты? Каким образом? – Сондерс удивленно смотрит на старика, который выглядит задумчивым в свете факела.
– Пойду туда и скажу ему, – простодушно заявляет Эрни.
Никто не произносит ни слова.
И вдруг Чабс заходится от смеха, да так, что живот трясется.
Смех стихает через мгновение, когда мы все понимаем, что старик настроен серьезно.
– Господи, а я-то думал, что это Брэм сошел с ума! – говорит Сондерс. – Нет, определенно вы двое созданы друг для друга.
– Они тебя пристрелят, как только ты ступишь на их территорию. Ты даже внутрьне успеешь попасть, – говорит Чабс.
– Успею, – отвечает Эрни.
– Откуда такая уверенность? – недоумевает Сондерс.
– Они пошли на все, чтобы скрыть убийство моей жены, потом сочинили хитрую сказку обо мне, чтобы оправдать мою изоляцию от общества, когда им ничего не стоило просто пристрелить меня. Все дело в вывеске, создании façade[14] для публики, желании показать миру, что они действуют исключительно во благо Еве.
– Но теперь все изменилось. Мир стал другим, – возражает Чабс. – Людям уже все равно, с тех пор как ЭПО начала засекречивать информацию о Еве. Показывать нам все меньше настоящей Евы, которую мы привыкли видеть, и больше приукрашенных версий.
– Он прав, – вмешивается Сондерс. – Если общественность потеряла интерес, ЭПО не задумываясь прикончит тебя.
– Тогда мы должны спровоцировать общественный интерес. Нам нужно заставить людей снова озаботиться судьбой Евы, – предлагаю я.
– И как это сделать? – спрашивает Чабс.
– Нам нужно созвать всех жителей Сентрала к воротам ЭПО. Привлечь все видеокамеры и голографические проекторы, как в день, когда родилась Ева, чтобы они передавали изображения на все экраны вокруг Сентрала и по всему миру. Надо, чтобы все стали свидетелями возвращения отца Евы после стольких лет разлуки. Преобразившегося, здорового отца, готового увидеть свою дочь. – Я обвожу взглядом свою команду.
Эрни улыбается, несмотря на слезы на глазах.
– У них не будет выбора, кроме как открыть двери и позволить ему войти, – взволнованно добавляет Сондерс.
– Но что будет потом, когда он войдет? – задает резонный вопрос Чабс.
– Я откажусь разговаривать с кем бы то ни было, кроме Картмана, – говорит Эрни.
– Хартмана! – поправляю я.
– Извини, Хартмана. Не волнуйся, я не перепутаю! – Он усмехается с юношеской дерзостью в стариковских глазах.
– Да, но как только ты окажешься вне поля зрения толпы, не факт, что они станут сотрудничать и вообще позволят тебе приблизиться к Хартману, – замечает Сондерс.
– Он прав. Тебе придется вызвать его к себе, – говорю я.
– Что? – недоумевает Эрни.
– Средь бела дня ты встанешь у дверей Башни и заявишь, что не войдешь внутрь, пока не поговоришь с Хартманом, или что не будешь разговаривать ни с кем, кроме него. Зная, что за тобой наблюдает весь мир, они не посмеют применить к тебе физическую силу, – говорю я.
– Скажем, этот план сработает, и
