Тряся меня, она истошно орала, что я истеричка, и всегда такой была, что я спряталась, чтобы привлечь внимание к своей особе, что я эгоистичная избалованная девчонка и веду себя самым неподобающим образом. Своим поведением я испортила ей праздник, и она не собирается этого терпеть. Если я не умею вести себя прилично, то заслуживаю наказания. Это все ради моего же собственного блага.
Она изо всех сил отхлестала меня по лицу. Нижняя губа поранилась о зубы, рот наполнился кровью. Я проглотила ее, пытаясь не захлебнуться. К тому времени я уже научилась сдерживать слезы, опасаясь еще худшего наказания за них.
Но когда она снова подняла руку, чтобы отвесить мне пощечину, Марин закричала:
– Это я во всем виновата!
Рука матери застыла в воздухе.
– Мне захотелось поиграть в прятки, и была моя очередь искать Имоджен. Просто я не смогла ее найти, и она продолжала прятаться! Так что это я виновата.
Этих слов оказалось достаточно. Марин с ее золотыми волосами и голубыми глазами была такой хорошенькой, что на нее все обращали внимание. Всеобщее восхищение, которое она неизменно вызывала, мать легко переводила на себя. Все расточали ей похвалы за такого прелестного ребенка. Она никогда не посмела бы поднять руку на Марин и испортить ее потрясающую красоту.
После слов сестры она прекратила избивать меня и заперла в трейлере вместе с садовыми стульями и остатками успевшего прокиснуть картофельного салата. Конечно же, это я была во всем виновата, и она правильно сделала, что ругала и била меня. Это я должна была раньше обо всем рассказать, да и нельзя было позволять Марин играть в прятки в темноте. Но я уже привыкла к тому, что меня всегда обвиняли во всех грехах.
Когда мы молча шли домой по темному парку, Марин все время держала меня за руку. Очень крепко, чтобы я чувствовала, что она рядом.
Тогда она спасла меня в первый раз. Марин была единственной, кто удерживал меня от полного отчаяния все первые шестнадцать лет моей жизни, все те годы, что я прожила в доме матери, которая превращала мою жизнь в ад. Марин была моим спасением. И так было всегда.
Поэтому я приложу все силы, чтобы спасти ее, даже если она будет ненавидеть меня за это.
Глава 30
Следующим вечером я бежала, словно пытаясь догнать заходящее солнце, в сторону моста, ведущего в мир фейри. Того самого моста, который предстоит пересечь Марин, и где мне придется совершить отчаянную попытку сбросить ее с коня. Иначе она исчезнет там навсегда.
– Наверное, не все так просто, – предостерегла меня Бет. – Ты же знаешь их возможности.
Кому, как не мне, было это знать.
Солнце опускалось все ниже, и от деревьев ко мне жадно потянулись тени, готовые, казалось, вцепиться в меня.
Я почти чувствовала холодные руки, пробирающиеся под кожу, рвущие меня изнутри, тянущие в разные стороны. Я прибавила скорости и побежала прочь от моста, от реки, от вездесущих фейри. Я убегала все дальше, но мне не становилось лучше. Меня охватил ледяной ужас. По-прежнему казалось, что меня разрывают изнутри, и какая-то чужая сила заставляет мои ноги спотыкаться, а сердце сбиваться с ритма.
Скорее, скорее выбраться из теней, увидеть отсвет заходящего солнца. Освободиться от тянущих крючков под кожей, от невидимых рук, толкающих меня в неизвестность.
Я так и бежала, пока не добралась до дома. Ветер осушил мои слезы, и теперь щеки покрывали кристаллики соли. Я встала под душ, включив сначала почти кипяток. А потом долго стояла под струями едва теплой воды, пока не перестала трястись и не почувствовала, что согрелась, и чувство опасности улеглось.
Заклятие, стоящее на страже договора между фейри и людьми, жестоко пресекало любые попытки его разрушить. Но меня это не останавливало. Мне не нужна была их милость. Мне нужна моя сестра.
Я поерзала на мягком диване в комнате Бет, теребя пальцами бахрому шали, небрежно брошенной на подлокотник. Меня одолела такая усталость, что я никак не могла сосредоточиться. Мучительное беспокойство захлестывало меня, и, казалось, по нервам, как по проводам, бежит электрический ток.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Бет, подняв брови, что говорило о том, что она уже знает ответ.
– Просто слишком много мыслей в голове. – Уже середина апреля. Осталось всего семнадцать дней.
– Хотите еще что-нибудь обсудить? – спросила Бет.
– Да, конечно. Я вам передам копию текста своей книги, где-то ближе к дате церемонии перехода. И если я… Если обстоятельства сложатся не в мою пользу, могу я надеяться, что вы ее прочтете?
Я наблюдала за сменой выражений ее лица. Наконец, она улыбнулась и спросила:
– Так вы не собираетесь просить, чтобы я написала рецензию, или передала ее своему агенту?
Я улыбнулась ей в ответ.
– Книга сама по себе хороша. Так что вы в любом случае это сделаете.
Время шло, и вмешательство фейри в мою жизнь проявлялось все сильнее. Я постоянно чувствовала, что за мной наблюдают, что меня преследуют, как загнанного зверя. Я слышала звук шагов, эхом отдающихся в такт моим. Я слышала их даже когда не двигалась. Пробежки стали опасными. На пути возникали бугры и ямы, и я подворачивала лодыжку или падала. На тропинку внезапно выползали угрожающе шипящие змеи.
Под простынями обнаруживались камешки, молоко сворачивалось, когда я добавляла его в кофе. Тысяча изощренных мелких пакостей! У нас с фейри были противоположные цели, и я не удивлялась, что они стремились досадить мне.
Я не могла писать. Но вовсе не из-за отсутствия вдохновения. Файлы исчезали из компьютера, но таинственным образом появлялись через несколько дней, только с измененными именами героев и искаженным сюжетом. Исписанные тетради пропадали из ящиков письменного стола и обнаруживались в духовке или на библиотечных полках, а порой даже валялись на крыльце, и ветер трепал их страницы.
В ручках пересыхали чернила, аккумулятор ноутбука отказывался заряжаться.
Работа над книгой остановилась.
Первое время было легко не принимать все эти неприятности всерьез, убеждать себя, что ничего такого не происходило бы, если бы фейри, или магия, обеспечивающая исполнение договора, не воспринимали меня как угрозу. Но несчастья шли по нарастающей! Ночами я просыпалась от внезапных толчков, все тело болело от синяков и царапин, полученных при очередном падении во время пробежки. Однажды, упав, я содрала кожу на ладонях, после чего любые попытки писать оборачивались сущим мучением. Я была истощена до предела. Оставалось меньше двух недель до первого мая, ночи, когда должен был совершиться ритуал перехода, и я не представляла, как пережить их.
Марин все еще злилась на меня. Отказывалась со мной разговаривать, выходила из комнаты, когда я появлялась. Если
