Тем временем, старикан поднял свою ставку сразу на десять монет и щеголь, замыкающий круг, ставку принял и… удвоил. Банк вырос до ста двадцати долларов, и у омеги глаза загорелись при виде такой соблазнительной горки серебра. Он оживленно скинул три карты и получил новые, но, приглядевшись к ним, погрустнел и спасовал.
Сойер тоже сделал замену одной карты, скинув бесполезную двойку червей, и наклонился вперед за новой, но тут же сам себя одернул, досадуя, что едва не позволил соседу по столу подсмотреть в свои карты. К нему пришла десятка треф, и Сойеру стоило большого усилия ничем не выдать своей радости от того, что теперь у него на руках образовался фулл хаус — три десятки и две тройки. Двое бет, поменяв карты, предпочли не рисковать деньгами, Барнс ничего не скинул и ставку удвоил, однако Текс уже ощутил, что в воздухе запахло свежим огурцом и, усмехнувшись, смело поднял. Старик ход пропустил, альфа же, запах которого маскировал густой сигарный дым, внимательно смотрел за ковбоем и, казалось, принюхивался к нему сам, но ставку принял и уравнял. Настал черед раскрывать карты и определять победителя…
Лео гордо выложил стрит из младших карт колоды, но его гордость быстро улетучилась, когда Текс раскрыл свою комбинацию. Узрев фулл хаус соседа, старик досадливо обнародовал пиковый флеш, а щеголь, победно ухмыльнувшись, выложил свой фулл хаус… из старших карт, и под одобрительные хлопки и восторги черноглазого омежки, загреб банк себе.
— Эх, вот непруха мне сегодня какая-то… все монеты почти что промотал. Удачи вам, господа! — Барнс вылез из-за стола и, откланявшись, пошел в сторону открытой палубы, прогулять свою неудачу. Текс тоже освободил свое место другим желающим, решив, что на сегодня с него довольно урока, и приблизившись к Далласу, подсел на соседний стул:
— Этот тип, что постоянно дымил сигарой… он поступал как ты с чашкой кофе? Я никак не мог разнюхать его истинный запах… и старикан еще вонял, как дохлый шакал, замоченный в виски. — сокрушенный неудачей в ситуации, когда выигрыш уже практически был в кармане, Текс огорченно повинился своему учителю и, с жадностью неофита, ступившего на новую стезю, спросил — А если не по запаху, то как еще можно определить, кто блефует, а у кого и правда сильная карта?
— По лицу. Лицо, мой мальчик, рассказывает все — не столь откровенно, как запах, но все же достаточно красноречиво, чтобы угадать, что там в картах: флеш, стрит или чахлое каре.
Ричард отложил газету и одобрительно похлопал Текса по плечу:
— Молодец, что понял про сигару. Хвалю. Но с вонючим стариканом они играют на двоих и еще неизвестно, в какой пропорции поделят выигрыш. Ставлю на старикана, хитрый лис… Его природный запах — апельсин и дубовая кора, а гаситель, ручаюсь, он купил самый дрянной и вонючий, в гаитянском квартале. Зато внимание отвлекает почище омеги, тот просто для отвода глаз.
Декс вздохнул, вспоминая Тони, его яркую красоту и блестящее чувство юмора, изящное, как французская фривольная гравюра, и острое, как альбасетский нож, умевшего превратить самое унылое плавание по бесконечной реке в сцену из плутовского романа.
— Не хочешь составить компанию Барнсу и прогуляться по палубе? Я уже задыхаюсь в этих покерных миазмах, мой дорогой… а может, меня укачивает… В любом случае, я человек, а не рыба, меня тянет на твердую почву, и я хочу взглянуть, не показался ли Новый Орлеан.
— Да, пойдем, пожалуй, прогуляемся пред сном… — легко согласился Сойер, и они вдвоем покинули прокуренный салон, где азартная игра только набирала обороты и грозила затянуться до поздней ночи.
Теплый и влажный воздух, поднимающийся над рекой, уже принявшей какие-то исполинские размеры, был напоен волнующими душу Текса новыми ароматами, а небо, окрашенное закатными тонами, было совсем не таким, как над холмами Сан-Сабастан. Здесь оно казалось такой же рекой, только текущей над головами, или сгущающейся молочными туманами вокруг парохода, а птицы, то поодиночке, то целыми стаями перемахивающие просторы Миссисипи, и вовсе были по большей части незнакомы глазу ковбоя.
Едва оказавшись на палубе, Сойер, как мальчишка, увлеченно перегнулся через деревянные перила и вперился завороженным взглядом туда, где мутную буро-коричневую воду взрывали мощные лопасти колеса. Весь первый день речного путешествия, Текс проторчал на палубе, наблюдая за этим механическим чудом, и теперь оно вновь приковало к себе его внимание в первую очередь. Следующим развлечением для пассажиров «Луизианы» было выслеживание аллигаторов и увлеченная пальба по этим зеленым громадинам, и на другие сутки ковбой с не меньшим азартом, чем на игре в покер, шатался по всему пароходу, высматривая в мутных волнах гребенчатые спины водяных монстров. И даже выпустил в одного такого целый барабан, метя в глаза, но крокодил, выбранный им в качестве мишени, резко нырнул и скрылся из виду, так и не дав ковбою никаких убедительных доказательств его меткости.
По какой-то счастливой случайности, организм Сойера, ранее пересекавшего реки только верхом на лошади и чаще всего — вброд, совершенно нормально воспринял качающуюся палубу, в то время, как Даллас, неоднократно пользовавшийся речными и даже морскими судами, все никак не мог справиться с приступами дурноты и головокружения при особенно сильном волнении. А монотонный плеск раздражал Ричарда похуже тексовых индейских приключений, если верить его же утверждению об этом… Вот и теперь, оторвавшись от зрелища режущих водяную гладь лопастей, Текс обратил внимание на то, что его супруг слегка бледен и не очень-то расположен подходить близко к борту, предпочтя скамью у внешней стенки салона.
— Как же ты пересек целый океан воды, если даже река действует на тебя так… угнетающе? — Текс с улыбкой превосходства подошел к нему и, присев рядом, потянулся губами к бледной щеке мужа.
— Как пересек? В корабельном трюме… в компании с парой каторжников и ящиками контрабандного груза. Нас немилосердно качало и в Бискайском заливе, и в океане. Не спрашивай, как я выжил, я сам этого не понимаю… и не пытайся представить запахи того корабля, иначе тебя замутит похуже, чем от дрянного виски.
Ричард откинулся на спинку скамьи, прикрыл глаза и полез в карман пиджака за портсигаром, где хранились самокрутки из загадочных золотистых листьев, упрятанные в коконы из дорогой папиросной бумаги. Он называл их «сигарами особого случая», курил редко и никогда не угощал младшего мужа, несмотря на настойчивые просьбы и даже обиды Сойера-а-Далласа.
Вот и теперь Текс жадными глазами
