Ильюха…
За окнами мелькают одинаковые пятиэтажки, склады, гаражи. Остановка «Пожарка», остановка «Поселок». Коптящие трубы котельной. Стела героев войны.
«Москвич» Мушты-младшего проезжает мост, ручей. Разрушенный кирпичный завод. Линта заканчивается, и, вытесняя цивилизацию, к шоссе устремляется криволесье.
– Мертвый лес, – поясняет Эрик. – Опрыскали как-то с самолетов, чтобы лиственница хвое не мешала. А подействовало на живность. Говорят, тут мутантов полно, как в Чернобыле.
Илья скептически хмыкает.
Эрик рассказывает про рогатую щуку, которую поймал прошлым летом, и обещает скинуть фото, интересуется, в каких социальных сетях есть Ксюша.
– А это торфяники, – кивает в окно.
Некогда мощное предприятие по добыче торфа пришло в запустение. Тянутся вдоль шоссе канавы с грязной водой, змеятся в осоке рельсы узкоколейки. Утка парит над осиротевшим тепловозиком, огрызками мастерских, над электрощитовой подстанцией…
Ксюша фотографирует грейферные погрузчики, вагоны на эстакаде.
Из окошка главной конторы смотрит пожилой директор. Он, директор, в девяносто восьмом году встретил здесь Ягморта: был день зимнего солнцестояния, вот Ягморт и проснулся. Съел всех сторожевых собак, включая Жульку, директорскую любимицу. Директор провожает взглядом «москвич» и думает о том, чтобы сжечь контору вместе с бумагами и с самим собой, ясное дело.
Над верховыми болотами носятся стрекозы.
– Приехали! – объявляет Эрик – Вам на юг, по дорожке. И, кстати, если позвонить хотите, звоните сейчас.
Они благодарят Мушту и машут вслед его машине.
– Не верится, что у Булата Яковича такой неприятный внук, – говорит Илья.
– Да он классный. Видел, какие бицепсы?
Илья фыркает. Ксюша смеется: «Ладно, Марьичев, не ревнуй!»
Она звонит кому-то. Он напрягается, но слышит слово «мама». Трели северных птиц летят через страну посредством сотовой связи. Дальше Сети нет. Молодые люди, подшучивая друг над другом, входят в тайгу.
Они болтают наперебой, вспоминая студенческие годы. Вылазки на природу, преподавателей, развалившуюся – не склеить – компанию. Солнце слепит, ноздри щекочет сладкий удушливый запах. Поросшая багульником колея петляет среди болот. Стоячая вода подернута тиной. Колышется, притворяясь дном, бурая взвесь. Из болота торчат хилые сосенки, деформированные березки. Словно мачты затопленных кораблей. Хор лягушек вторит смеху путников.
– А помнишь… а помнишь…
Первая на маршруте деревушка – Ивановка – сравнительно обжита и электрифицирована. Они разделяются: Илья идет в сельмаг, Ксюша – по хатам старожилов. Вдруг кто набредал на капище, собирая клюкву или морошку?
В таежном магазинчике кола и пиво, соль и домашние тапочки. За главного – упитанный кот, разлегшийся на витрине. Глаза изумрудные и умные. Ему ассистирует круглощекая продавщица.
– Из Линты, небось?
– Почти. Вы не в курсе, где-то в ваших краях капище было с изваяниями…
Не в курсе она. НЛО вот, да, видала. Весной.
По телевизору в углу транслируют репортаж про Украину. Илья боится, что это понарошку, всего лишь сон. Сибирь, Ксюша…
Ксюше тоже не повезло, но они не унывают. Ивановка исчезает за поворотом. Впереди кедровый лес, птичьи гнезда на вершинах деревьев, заливные луга. Крутые кочки и серебрящиеся в траве ручейки. Под кедами шуршит одеяло прошлогодней хвои.
Они радуются сиганувшему в кусты зайцу, бирюзовой бабочке, Большой Линте. Противоположный берег реки отвесный, глинистый, а по эту сторону топь и кедровник.
– Эх, с прадедом бы твоим пообщаться…
– Я думаю, из него был так себе собеседник.
– Это почему же?
– У меня в семье не любят его вспоминать. Под конец жизни он стал алкоголиком, причем буйным. Запил вроде из-за самоубийства товарища своего, писателя. Из дурдома не вылезал. Чертей видел.
Ксюша присвистывает:
– Да уж, с творческими людьми такое случается.
Илья не «творческий». Ни рисовать не умеет, ни на гитаре играть, как Витька Панов. Витька с Ксюшей на два голоса пели – заслушаешься. У Ксюши сопрано прекрасное, и стихи она сочиняла, в студенческой газете публиковали.
«Вареники дворов наполнил снежный творог, и вилки фонарей вонзились в их бока»…
– Жаль, – она вздыхает, – Витька с нами не поехал.
Ага, как же, жаль…
Домик они замечают одновременно, и мгновение обоим мерещится, что это и есть тот самый сумьях. Но на залитой солнцем прогалине обосновался простой прицепной фургончик.
Они сходят с колеи.
– Ау, кто в домике живет?
– Леший, наверное.
Илья стучит, открывает дверцы. Взгляд скользит по буржуйке, лопнувшему градуснику, по запятнанному матрасу. На полу батарея пустых бутылок из-под водки, и пахнет мочой и потом.
Ксюша дергает приятеля за рукав. К стене прицепа пришпилены глянцевые квадратики: кто-то вырезал из порножурналов фотографии женских гениталий и слепил в единый безобразный коллаж.
– Ну что, будем Лешего дожидаться?
– Я пас!
Они выскакивают из фургончика, бегут, хохоча.
– Ай да Леший!
– Мохнатеньких уважает!
За быстрыми водами Линты темно-зеленый гребень леса. Берега в осоке и тальнике. Булькает топь. Вздуваются пузыри под тиной. Торфяник ждет, когда вернутся его хозяева: кикиморы и хмыри, безглазые болотники.
Тучи гнуса жужжат над покинутым селением. Крылечки бараков утонули в жиже. Проложенная на опорах лежневка провалилась, и приблизиться к поселку невозможно, да и кому вздумается ходить туда?
В окнах темно, точно болотное месиво затопило их изнутри до потолков. Кожей ощущается недобрый взгляд, постороннее присутствие. Умолкает болтовня. Ускоряется шаг.
Гнилая ольха падает в Линту.
Илья смущенно улыбается. Надо говорить громче, шутить чаще, надо освободиться от прилипшей паутинки тревоги.
Ксюша обрызгивает себя спреем, растирает шею. Запрокинула голову, отбросила волосы.
– Чего вытаращился, Марьичев?
Глупо как, черт…
Илья отворачивается, краснея. И вздрагивает.
На опушке, которую они миновали пять минут назад, человек. Он стоит на четвереньках, грудью прижавшись к земле, выпятив ягодицы. На нем маска, плоская, деревянная, с длинным носом. И пучок лозы привязан к пояснице веревкой. И больше ничего на нем нет.
– Что за?..
Человек начинает танцевать, энергично взбрыкивая конечностями, вращая хвостом из лозы.
Ксюша издает неуверенный смешок.
Клинышек деревянного носа тычется в землю, движения нелепы, комичны, но Илья чувствует холодок в животе.
– Что он делает?
– По всей вероятности, изображает какого-то зверя. Лису…
Человек, не прерывая своей пляски, удаляется в подлесок.
– Пошли отсюда, – говорит Ксюша.
Они устали, но, не сговариваясь, идут еще полтора часа. Подальше от танцора.
Тропинка засасывает подошвы, нужно перепрыгивать лужи, перелезать через бревна. Корневище рухнувшей березы напоминает морду со щупальцами.
Вечереет. С прохладой являются полчища комаров.
Они разбивают лагерь на пологом берегу Линты. Ксюша, колдующая над котелком, аромат гречневой каши с тушенкой и потрескивание костра. Илья забывает обо всем – городским так легко забывать. Они сидят плеч-о-плеч, наблюдая, как охотится за рыбой скопа. Величественно расправляет крылья и кружит над водной гладью.
А у Тереховой щербинка между зубами и родинка на ключице.
– Как же красиво, – произносит Илья.
В сером ночном небе мириады звезд. Он передает флягу Ксюше. Та отпивает, морщится.
Огонь защищает от болотных шорохов, плещется умиротворяюще.
– Почему ты поехала со мной? – спрашивает он, глядя на спутницу сквозь пламя.
– Отпуск же.
– А серьезно?
Она отвечает после паузы.
– У меня были отношения с мужчиной некоторое время. Два года или около того. – Она улыбается печально. – Два года и двадцать шесть дней, если быть точной. Он предал меня. Мне необходимо было уехать.
Илья подсаживается к ней и обнимает за талию.
– Ты настоящий друг, –
