Средняя молчала, низко опустив голову, лишь шуршали в семечках ее лапки.
– У отца ее рак, отец гниет, – продолжала первая старуха, поглаживая ногощупальцами свое покрытое бородавками брюшко, – она отца бросила, она на похороны к нему не приедет.
– Никого не любит, кроме себя, – подтвердила старуха с кондором. – Шалава…
– Ложь, ложь! – закричала Инна что было сил.
И проснулась.
По дороге на работу она сделала две покупки: дешевенький MP-3-плеер и газету с объявлениями. Квартира в Раменском стоила намного дороже той, что она снимала сейчас, но решение уже было принято. Она съедет отсюда, пока окончательно не сошла с ума. Здесь творится что-то странное, что-то, в чем не нужно разбираться, от чего следует просто бежать.
– Емельянинов про тебя слухи распускает, – сообщила ей напарница, – что, мол, ты того, с приветом.
– Мне плевать, – отрезала она.
– Смотри, до начальства дойдет, могут и уволить.
Инна задумалась и произнесла:
– А ты знала, что у него ВИЧ?
Три поп-хита сменились в ее ушах, пока она шла от вокзала к своему двору.
«Он больше не мой, – напомнила она себе, – это последняя ночь здесь, завтра я буду жить в новом месте».
Она включила звук в плеере на полную громкость. Музыкальный блок сменила радиопередача.
– Привет, привет, привет! – загрохотал голосистый диджей. – Сегодня в студию мы пригласили троих прекрасных гостей. Вернее, гостий! Кто может знать о ситуации в России больше, чем те, кто старше самой России! Да что там России, они ровесницы планеты Цереры, а это, на секундочку, старше Аллы Пугачевой и даже Луны! Поверьте, они лишились девственности, когда древние платформы еще только собирались объединяться в материк Лавразию! Шучу-шучу, они до сих пор девственницы!
Не обращая внимания на словесный понос ведущего, Инна шагала по двору. Деревянный чебурашка проводил ее безжизненным взглядом.
«Не смотреть в их сторону, – прошептала она про себя, – ни за что не смотреть»…
И тут она услышала их голоса. Прямо из наушников, из радио, четкие, перебивающие друг друга:
– Мор… Чума… язвы на трупиках, язвы и волдыри…
– Война, они опробовали новое оружие, мгновенно убивает яичники…
– А Алик из пятого задавил жену… расчленил в ванной… на глазах детей лобзиком… Соленья делал…
– Привез жене шубу из заграницы… паук отложил яйца в ее ушах…
– Автомобильная катастрофа… весь класс как один…
– Заживо сгорел при запуске ракеты…
– В брачную ночь отравились газом…
– Рак…
– Саркома…
– Смерть…
Инна завизжала и сорвала с себя наушники. Они полетели на асфальт, словно свившиеся гадюки с двумя капельками крови на динамиках.
Инна подняла полный ужаса взгляд.
Лавочка стояла возле дверей подъезда, преграждая путь.
И они, конечно, они были там: звенящие спицы, хлопающее опахало из каштановых листьев, шорох семечек. Глаза, которые срывают с тебя одежду, проникают под кожу извивающимися червями, смотрят, что у тебя там. И видят все.
Инна бросилась прочь, не задумываясь, теряя туфли, во тьму, назад, подальше от них, на последнюю электричку, успеть, успеть, успеть…
Старуха с кондором и старуха со спицами смотрели ей вслед, обвиняюще хмурясь.
А та, что сидела посредине, – ее звали Мать Крыса, – открыла беззубый рот, и из него потоком хлынули косточки. В основном мелкие, но были и крупнее: осколки ключиц, кусочки черепов. Кости падали в картонную коробку, отскакивали на асфальт со стуком. Наконец поток иссяк.
Старуха поднесла к лицу скрюченную руку и засунула пальцы себе в рот. Так глубоко, словно хотела пощупать желудок. Ее тощее гусиное горло вспухло, кисть полностью исчезла за впавшими губами. Отыскав что-то внутри, женщина вытащила руку. Нити слюны тянулись за ней, в пальцах была зажата крошечная белая косточка.
Две другие старухи уважительно молчали, ожидая.
Некоторое время Мать Крыса обнюхивала находку. Ее лицо, черное, как обгоревшая древесная кора, поднялось к ночному небу. Веки разлепились, и укутанные в бельма глаза посмотрели в пустоту.
– Слышали, – сказала старуха, – Инку-шалаву собаки загрызли. Три черных суки. Изорвали в клочья и лицо ей поели, а внутренности по всему пустырю разнесли. А у одной суки детки родились, и у щенка на боку пятно в виде крестика.
На том старуха устало обронила голову на грудь и зашелестела пальцами в коробке.
Старуха со спицами многозначительно фыркнула и вернулась к вязанию, а та, что обмахивала себя веткой, задумчиво поглядела на небо.
Голая луна мерцала над крышами пятиэтажек. Ветер увел стадо туч на север, в сторону Москвы.
Жуки
Как и всякий человек, долго проживший в городке, Настя Теплишина, конечно, слышала о Жуках. И о том, что с ними лучше не связываться. Изредка встречала кого-то из многочисленного Жучиного семейства – угрюмых мужчин с такими смуглыми физиономиями, будто они терли о наждак щетины зеленые орехи. Видела она и их матушку, горбатую старуху, которую вел под локоть двухметровый детина. Жуков предпочитали не замечать.
Они жили за заброшенной сортировочной станцией – то еще местечко. Промышляли кражей металла: срезали провода, поручни, качели, воровали люки. Участковый ни разу не пересек ветхий железнодорожный мост, не привлек их к ответственности. Для социальных служб – и это уже почти мистика – Жуков не существовало вовсе.
Благо, в городке, полном своих проблем, появлялись Жуки не часто. Умыкнуть, что плохо лежит, и прикупить продуктов в магазине. Крупу, консервы, лекарства, керосин. Починить допотопный генератор. В их хибаре отсутствовало электричество, газ и канализация. Грохот мотоцикла с отваливающейся коляской за версту предостерегал горожан. Имелись бы ставни на окнах – люди запирали бы ставни.
Асимметричные лица Жуков – Настя прикидывала, что их как минимум дюжина, – хранили следы вырождения. У них были низкие лбы и приплюснутые носы, массивные челюсти со скошенными подбородками и маленькие злые глазки.
Судачили, что их женщины рожают там же, на станции, но за два десятилетия педагогической работы Теплишина учила лишь двоих Жуков. Колю в конце девяностых и Митю теперь.
Коля – замкнутый, хилый и явно психически нездоровый – до восьмого класса прятался на задней парте. Ровесники его сторонились, учителя старались не трогать, точно этот акселерат с водянистыми бельмами был настоящим насекомым. Его выдворили на вольные хлеба, когда он отнял у одноклассницы морскую свинку и отгрыз зверьку голову. Дребезжащая «Ява» увезла больного парнишку к сортировочной. Прощай, Коля.
Кабы не презрительные шепотки коллег, Настя считала бы шестиклассника Митю однофамильцем мрачного клана. Робкий, но любознательный, страдающий от одиночества мальчик. Ребята, боясь его семьи, которой их с детства пугали родители, не задирали Митю, но и дружить с ним не желали. Днями он просиживал на трибунах спортивного стадиона, с завистью следя за гоняющей мяч пацанвой. Или хоронился в оранжерее. Плакал – от внимания Теплишиной не ускользали припухшие веки и покрасневшие белки ученика.
Ни внешне, ни повадками он не походил на родственников. Бледный, с тонкими чертами, изящными запястьями. Словно краденый, как качели и люки. Одевался бедно,
