– И что это объясняет?
– Вы не поймете. Будете пить чай?
– Нет, спасибо. Мне надо поговорить с Митей.
– Позже.
– Сейчас же, – потребовала Настя. Грудь невыносимо чесалась, но она не обращала внимания.
Галя пожала острыми плечами и молча вышла из избы.
Настя покосилась на фиалковую шторку. На уголок рисунка. Шагнула вперед, отдернула штору, обнажая белую громадину печи.
Глиняную поверхность от лежанки до зольника опоясывал ровный круг и второй, поменьше, вписанный в его сердцевину. Внешний круг щетинился деревцами, схематичными елями. Наружу – кроны, корни внутрь.
«Планета в разрезе», – озарило Теплишину.
В маленьком круге, в условном земном ядре, сидело знакомое Насте чудовище с пастью-звездой и звездами-лапами. Зона между кольцами была испещрена подобием туннелей, по ним к существу ползли крошечные черные фигурки.
У фигурок отсутствовали ноги.
Засвистел чайник, Настя вздрогнула от неожиданности. Узловатые пальцы вцепились ей в волосы.
Учительница заверещала. Сердце ухнуло в пятки. С печи свешивалась рука, тощая и дряблая, заляпанная пятнами лишая. Клешня с силой тянула вверх, и Насте пришлось встать на цыпочки. Скальп горел огнем. Из темноты на нее смотрели пышущие ненавистью глаза. Старуха чавкнула ввалившимся слюнявым ртом. Не голова, а череп, драпированный желтым пергаментом. Золушка.
– Нет, мама! – заорала, врываясь на кухню, Галя.
Старуха продолжала тащить к себе жертву. Лицо Насти уперлось в глину, и угольный человечек отпечатался на ее щеке.
– Мама, не смей!
Клешня с неохотой отпустила шевелюру гостьи и убралась во тьму.
– Заройте меня, – прохрипела старуха, – положите меня в домовину без дна.
– Вы как? – Галя потормошила перепуганную Настю. Та отплевывалась и тяжело дышала.
– Нормально, – наконец вымолвила учительница. Привела в относительный порядок платье и прическу. Даже сумела улыбнуться.
Галя зашторила печь, спрятала безумную старуху и рисунок.
– Мама не в себе, – сказала она извиняющимся тоном.
– Моя тоже, – вздохнула Настя.
Галя выключила кипящий чайник.
– Митя на улице. Он проводит вас до моста. Вам пора. Передайте тем, кто вас послал…
– Никто меня не посылал, – обронила Настя устало. – Никто не знает, что я к вам ходила.
Мальчик топтался у курятника. Исподлобья взглянул на учительницу.
– Пойдемте, – сказал он едва слышно.
Они двинулись к поселку, огибая лужи и груды металлолома.
Первой заговорила Теплишина:
– Мама сказала, ты уезжаешь.
– Да, – подтвердил Митя невесело, – к прадедушке.
– Ты сам этого хочешь?
– Да, – буркнул он. «Нет» – закричала каждая его клеточка.
– Ты не обязан бросать учебу.
– Я… – мальчик набрал полную грудь воздуха. – Я думал, прадедушка меня не пригласит. Я слишком не похож на братьев и сестер, которые живут с ним. – Он вперился в рыжую землю. – Всегда нужен тот, кто охраняет погреб, и я планировал остаться. Как мама, как дядя Коля. Но прадедушке понравилось, как я рисую.
Митя нервно улыбнулся.
– Ты нарисовал ту картинку на печке?
– Ага.
– У тебя талант.
Он понуро хмыкнул.
– Где живет твой прадедушка? Это далеко отсюда? Ты мог бы учиться в его городе.
– В его городе нет школ.
Настя вспомнила существо с пятиконечными звездами лап. Митя настолько боится переезда, что представляет прадеда монстром?
– Расскажи о прадедушке.
– Все мечтают быть с ним. Он… как король. Его пригласили те, кто раньше жил внизу, пригласили править страной Миллиарда Корней. Он…
– Митя, – перебила учительница детские небылицы. Они встали у гниющего маневрового тепловоза. Настя собиралась спросить про записку. Но вместо этого спросила: – Почему у человечков на рисунке нет ног?
– О, – его лицо посветлело, как лицо испытуемого, которому в кои-то веки задали вопрос с несложным ответом. – Внизу очень тесные норы. Ноги мешают. И это гостинец для прадедушки Северина.
– Митя, ты должен пойти со мной.
– Нет, – в ужасе прошептал мальчик.
Вороны снялись с крана, черные стежки на холсте вечереющего неба.
– Мы обратимся в милицию, в специальные инстанции, мы…
Рев двигателя стегнул по ушам, взорвал тишину сортировочной. Настя обернулась. По пустырю тарахтел мотоцикл. Митина мама нахохлилась над рулем, в коляске восседал Коля Жук.
– Что проис…
В последний момент до учительницы дошло, что они не притормозят. Она отскочила, и пригоршня щебня оплескала ее, ужалила бедра. Туча пыли покатилась за «Явой». Мотоцикл разворачивался.
– Спасайтесь! – воскликнул Митя и нырнул под тепловоз. Настя кинулась вдоль огрызка путей. Сандалии набивались камушками, от страха сводило челюсти, и кислород в легких обретал свойства колючей проволоки.
Мотоцикл догонял. Коля выпростал культю, целя протезом. «Ява» поравнялась с Настей, но беглянка вильнула влево, и крюк чиркнул у ее виска, намотав и выдрав клок волос. Адреналин заглушил боль.
Настя ринулась к мосту, до него было метров пятьдесят. Сзади ревел мотор мотоцикла. Не успеет. Боже, не успеет!
Она споткнулась, выпустила сумочку, плюхнулась в лужу. Треснуло по швам платье. Захлебываясь слезами, учительница поднялась на ноги.
Клубы пыли наплывали. Крюк протягивался к ней, ближе, ближе.
Неужели это действительно происходит?
Настя метнулась на перекошенную платформу дрезины. С подола лилась грязная вода. «Ява» проскользнула в полуметре от нее и пошла на новый круг.
Не мешкая, Настя спрыгнула с дрезины, побежала мимо ржавого товарняка. Вернее, ей казалось, что она бежит. Ручейки преграждали дорогу ковыляющей учительнице, за ребрами товарняка мелькал мотоцикл.
Он выскочил из-за угла, вздыбился диким зверем. И устремился к Насте на предельной скорости. Она не моргала, парализованная, загипнотизированная. Сдавшаяся.
В пыли сформировались сосредоточенные морды Жуков.
Настя уже различала веснушки на носу рыжей солистки «Спайс герлз», когда земля под преследователями просела и мотоцикл уткнулся в край ямы, взбрыкнул задними колесами. Коля вылетел из коляски, кувыркнулся, теряя протезы. Врезался всей массой в торец тепловоза. От удара его брюхо лопнуло, и на нагревшийся за день металл шлепнулись желтые комки жировой ткани, напоминающие пузырчатую рыбью икру.
Ноги Насти подогнулись, она стукнулась ягодицами о железный хлам. Наблюдала сквозь слезы, как вокруг материализуются тени. Приземистые дядья Мити шагали к ней, вооруженные ножами и тесаками. Разглядела она и беременную женщину с огородной сапкой наперевес.
Они обступали, молчаливые, мрачные.
Сопротивление бесполезно. Настя всхлипнула. Лезвия начали взмывать к закатному небу.
– Стойте!
По пустырю хромала Галя. Правая сторона мышиной физиономии была стесана до мышечных волокон. Кровавые клочья болтались у скулы.
Галя наклонилась над учительницей. Рванула воротник, стащила платье к талии. Настя прикрыла ладонями лицо.
Жуки уставились на ее грудь в испачканном бюстгальтере, на кольчугу, в которую ее облачила природа. Бородавки усеивали кожу от ключиц до пупка: скопление твердых наростов, размером с ноготок, они облепили вершины молочных желез, как дополнительные уродливые соски.
Настя разрыдалась. Униженная. Исполосованная копошащимися по ее наготе взглядами.
– Шершавая, – процедила Галя тоскливо и коснулась собственного израненного предплечья. – Северину придется по душе.
Рукоять тесака обрушилась на макушку учительницы, и обморок избавил ее от позора.
В забытьи она видела Дмитрия Елисеевича. Директор школы зачем-то надел футболку с принтом лондонской девчачьей группы. Он щекотал Настин живот, и каждый волосок его усов был иглой шприца.
– Это обезболивающее, – пояснял он голосом Гали.
Жабы с зубами-кинжалами кромсали ляжки.
– Целка, – сказал Дмитрий Елисеевич удивленно.
Потом Настю несли
