– Пень?
Не уловив издевки в голосе военного, старик утвердительно закивал:
– Встречаются в тайге такие деревья, молнией срезанные, о которые волки любят чесать бока. И пни эти все в шерсти и называются волчьи. Если перепрыгнешь через них, излечишь болезни, станешь сильным, умным, быстрым, как хищник. И, как хищник, будешь крови жаждать, и в полную луну обращаться в чудовище. Но действует это лишь в том случае, ежели человек не крещен или крещение с него снято.
– Зачем вы мне это рассказываете, – не выдержал капитан, – байки эти? Мне что, прикажете оборотня ловить? Пули из серебра отлить? Всех некрещеных на гауптвахту отправить? Я, между прочим, тоже некрещеный.
– А Костя? Костя крещеный?
От вопроса, произнесенного ровным, слегка лукавым тоном, у Лунева зашевелились волосы на затылке. Но вместе с ответом пришло странное облегчение, будто это правда имело значение:
– Крещеный. Мы его в прошлом году крестили, полковник с супругой были крестными. Есть у вас другие подозреваемые, товарищ Приступа?
– Не злись, капитан…
– А я не злюсь, – Лунев щелкнул зубами, – но вы мне сказки травите, а на складе Ира Виельгорская лежит, настоящая, мертвая. Так что мне не до сказок нынче.
И, крутнувшись, капитан пошел к огонькам высоток. Словно дамбы, отражали они волны метели.
– Спокойной ночи, Егор Корнеевич.
– Ну да, ну да, – старик задрал голову к небу. В этот момент тучи разорвались, как мешок из-под углей, и в прорехе возникла наливающаяся багрянцем луна.
5Костя лежал в кровати, укрывшись одеялом до подбородка. Лампа с фигурным абажуром разбросала по стенам тени животных, звезд и цветов. Исламский полумесяц упал точно на бледный лоб мальчика, и отец повернул лампу, чтобы метка исчезла.
Лицо сына, такое родное и знакомое, белело в полутьме гипсовой маской.
– Где Ира? – спросил Костик.
«В морозилке», – едва не вырвалось у Лунева.
– На небе.
– На небе сегодня плохо, – философски рассудил мальчик, – там злая луна. Луна кусается.
– Кусаются животные, – возразил Лунев, – Собаки, тигр-р-ры.
Он притворился, что собирается отгрызть Костин нос. Трюк, прежде смешивший сына, не сработал.
– Пускай она будет глубоко в земле. В земле до нее не доберутся.
Отец поискал нужные слова, но источник нужных слов иссяк.
– Сынок… Ты помнишь, что ты делал в лесу? На той поляне?
Костя задержал дыхание. Кровать тихонько скрипнула. Длинное тело напряглось под одеялом.
– Нет, – выдохнул он, – я забыл.
Капитан улыбнулся и потрепал мягкие волосы сына.
– Все будет хорошо, – соврал он.
Даша, уловив душевное состояние мужа, избавила его от расспросов. Молча они легли в постель. Он обнял ее, поцеловал в затылок. Она нежно и преданно коснулась губами его кисти.
– Пусть нам не снятся сны, – прошептала она.
Но сны – по крайней мере, ему – приснились.
Он стоял на лесной прогалине, и сосны взмывали вверх, образуя что-то вроде колодца, в горловине которого полыхала кроваво-красная планета. Она освещала потусторонним светом массивный пень в центре поляны. Судя по кольцам, дерево погибло в очень преклонном возрасте. Кора его была обуглена, и клочки серебристой шерсти свисали с заусениц.
– Здравствуй, Арсений, – прозвучал мелодичный, напевный голос. Шел он из дерева, и спящий капитан подумал: «Прямоходящие волки и говорящие пни».
– Ты стар, Арсений, – продолжал голос, – немощен. Ты устал, каждая твоя косточка устала. Ты не справишься с врагом. Но я выручу тебя. Я сделаю тебя сильным, как раньше. Я превращу тебя в юношу, и седина исчезнет, и морщины разгладятся. И чресла твои воспылают, и ты сможешь вновь любить жену. Подойди ко мне, Арсений, прыгни через меня – я обещаю, ты приземлишься иным, совершенно иным…
– Я не нуждаюсь в твоей помощи, – намеревался сказать Лунев, но ноги его сами сдвинулись с места, понесли к обгоревшему пню, к намотанной на сучья шерсти, к осколкам клыков, втравленных в кору.
И чьи-то лапы обхватили капитана, подняли и швырнули вперед.
Он проснулся, рывком сел. Рядом мирно спала Даша. Холодный воздух покалывал шею и ступни.
«Чертов старик со своими россказнями», – процедил Лунев.
От сквозняка звонко задребезжало стекло в двери.
Почему так холодно? Кто открыл…
Ноги были ватные, как во сне, когда он пошел по коридору, свернул в комнату сына. И застыл, и ветер резал его кожу, и снежинки кружились в свете настольной лампы и таяли на подушках. Вечность уместилась в паре секунд. Осознавая, что произошло, он бросился к распахнутому окну. Улица была пуста.
Лунев провел пальцами по подоконнику. Кто-то исцарапал пластик перочинным ножом (нет же, когтями!), кто-то, кто проник в комнату (или покинул ее). Сдерживая стон, капитан выскочил в коридор. Три минуты спустя, наскоро одевшись и не потревожив жену, он вывалился во двор.
– Костя! Костенька!
Метель скомкала крик, унесла его к лесу. Туда же, куда вели по снегу следы босых ног. Здесь он шел, здесь упал, вот абрис тела, а вот…
Сердце Лунева кольнул ледяной осколок. Следы сына пропали у спортивной площадки. От нее по припорошенному асфальту вели следы зверя. Отпечатки огромных когтистых лап.
«Папа! – шепот из прошлого обрывался на самом важном. – Там… папа»…
Что – там?
Память явила пробел в аудиозаписи.
Лунев побежал, сверяясь с жуткими, не имеющими права на существование следами. В сугробе у кромки леса лежал на боку патрульный. Его волосы слиплись от крови, автомат валялся в трех метрах. Капитан прощупал пульс солдата.
«Живой!»
Мобильник он забыл, впопыхах собираясь, потому воспользовался телефоном оглушенного бойца. С ходу вспомнил номер Кошмана. Значит, ум работает на пределе возможностей.
– Арсений?
– Я возле леса за электростанцией, – отчеканил Лунев, – тут раненый. Немедленно высылай подкрепление!
Не дожидаясь ответа, он вернул мобильник в карман патрульного. У Кошмана отличная реакция, он не подведет.
Утопая по икры в снегу, Лунев вошел в лес.
6Зрение капитана обострилось, да и луна выбралась на сцену из-за снежных кулис. Каждую веточку он видел отчетливо, как при дневном свете. Идти далеко не понадобилось. Сын сидел на поляне, почти такой же, какая явилась ему во сне, но без магического пня. На четвереньках, будто звереныш, в трусах и футболке «Кока-Кола». Безразличный к лютому морозу, к бьющему наотмашь ветру. Черты его заострились, изменились до неузнаваемости. Чужой мальчик, Маугли, дикарь затравленно глядел на отца.
«Да нет же, не чужой! Мой! Мой!»
– Сыночек!
Костя отпрянул, продемонстрировал зубы, между которыми сновал розовый язык. Он всегда скалился, прежде чем заплакать. Но голубые глаза были сухими.
– Папа… Я не хотел…
– Пойдем, скорее, пойдем домой!
– Нет, – мальчик отполз от капитана, – мне нельзя идти с тобой. Он мне запретил.
– Кто?
Ледяные зрачки поднялись к небу, и от света луны стали розоватыми.
– Я вышел погулять с Ирой вчера… – словно в бреду бормотал Костя, – она мой друг, мы поженимся, когда вырастем. Я играл с ней, но пришел волк. Волк сделал ее холодной и липкой. И она не
