– Скорее, – воскликнул я, – принесите одеяло! Надо заделать дыру.
– Бросьте, – отмахнулась женщина со смесью безразличия, легкомысленности и усталости. Мягкий акцент придал изюминку глубокому чистому голосу, – здесь нет ничего ценного, что не подождет до завтра.
Я настаивал, и она, пожав плечами, согласилась предоставить мне требуемое. В ее отсутствие я вымел куски стекла.
– Прошу, – она вручила мне плед, и даже специалист по пластмассовым ведрам сказал бы, что это был недешевый плед.
– Готово, – отрапортовал я через пять минут. Она смотрела на меня изучающе, и я обрадовался, что полутьма скрывает покрасневшие щеки. – В подъезде настоящий потоп. Дом тонет.
– Пусть тонет к дьяволу, – фыркнула Пьетрас.
Моя мама оскорбилась бы, услышав подобное.
Я невольно улыбнулся. В словах старой актрисы не было ничего напускного. Ее почти вздорная естественность воскресила в памяти импульсивную Гелену, рискующую жизнью ради справедливости.
– Я видела и не такие дожди.
– Уверен в этом, – я переступал с ноги на ногу, не зная, как себя вести.
– Вы актер? – прищурившись, спросила Катажина.
– Что вы… Я продаю товары для дома. Веники, вантузы…
– Не врите.
Я оторопел.
– То, что я не сижу на лавочке, не значит, что я слепая и глухая. Вы актер. Театр, кино или телевидение?
– Эпизодическая роль в сериале, – признался я и не почувствовал стыда.
– Очень приятно.
Она протянула мне кисть, я пожал ее.
– Если вам не нужна помощь, я пойду.
Выражение ее лица говорило: «Прошу, вас никто не держит».
Я остановился у дверей, озаренный идеей: отдать ей свой фонарь. Повернулся и успел заметить, что Пьетрас поднесла руку ко лбу – жест человека, которому явно нездоровится. Она убрала руку, перехватив мой взгляд, и выпрямилась, но я сказал:
– Катажина Романовна, разрешите мне вызвать скорую.
– Вот еще! – скривилась она. – Я не настолько выжила из ума, чтоб довериться нашим врачам. Просто проводите меня к креслу.
Я взял ее под локоть. Она была невесомой, как мама перед смертью. И пахла французскими духами.
В гостиной было уютно. Множество книг, написанных маслом пейзажей, сувениров. Актриса опустилась в кресло, и я решил, что ей неловко за ее дряхлость. Скрывая смущение, она громко сказала:
– Зажгите, наконец, свечи! Хватит уже этой темноты!
Я чиркнул спичкой, пять свечей в массивном подсвечнике разогнали тьму.
– Принести вам таблетки?
– Да, – буркнула она в платок, – в серванте, слева.
– Но здесь только вино.
– Тащите его сюда!
– Я не уверен…
– Позвольте мне быть уверенной. По праву старшинства. Бокалы в ящике.
За окнами небо громило землю, и дом отчаянно скрипел на ветру, а я разливал в бокалы дорогое вино.
– Я буду признательна, если вы посидите со мной полчаса, – сказала она, и акцента в голосе стало больше, а командных ноток меньше.
– Почту за честь.
– Вы курите? Хорошо. Закурите.
– Здесь? – удивился я.
– Да. Здесь. Курите же.
Озадаченный, я прикурил сигарету. Катажина втянула ноздрями дым и усмехнулась:
– Мой покойный муж курил в квартире. Мне иногда недостает этой вони.
На стене висел портрет мужчины с белоснежной хемингуэевской бородой.
– Это он, ваш муж?
– Да. Третий по счету. Из-за него я переехала сюда. Я всегда переезжала за своими супругами на край света. Одна цыганка предсказала моей маме, что у меня будет четыре брака. Так что еще все впереди.
Она засмеялась мелодично и заразительно.
– У вас есть дети? – спросил я.
– Трое. Петрас, Александр и Марта. Они умерли до рождения, и я бросила попытки.
Катажина продолжала улыбаться, но зрачки затянул туман.
Я поерзал на стуле. Я боялся, что следующий вопрос повлечет за собой новые тяжелые воспоминания, но не мог не поинтересоваться:
– Почему вы перестали играть?
– О! – К ней вернулась жизнерадостная беспечность, редкое качество для людей ее возраста. – Какой скучный вопрос, молодой человек. Спросите лучше, зачем эти дряхлые развалины до сих пор мозолят глаза бедным зрителям. Возможно, бумага и выдержит все, но целлулоид такими качествами не обладает.
Я кивнул понимающе. Отпил из бокала превосходное вино, смешанное с огнем свечей. Было что-то сказочное в этой ночи, и чем громче выл ветер на улице, тем комфортнее я себя ощущал внутри. Подобные эмоции возникали у меня за чтением Диккенса или в детстве за чтением Туве Янссон.
– Хотите, – произнесла задумчиво Катажина, – я расскажу вам про самый удивительный дождь, под который я попадала?
– Очень хочу, – пылко ответил я.
– Но начать придется издалека, – с притворной виноватостью сказала она, а я устроился поудобнее. Свечи бросали на ее лицо оранжевые отсветы, и мне на секунду померещилось, что напротив сидит девушка, красивая и сильная. То ли популярная польская актриса, то ли дочь партизана, жаждущая возмездия и справедливости.
– Впервые я увидела море в одиннадцать лет. Моей беременной маме цыганка нагадала, что дочь ее умрет в соленой воде. Та же цыганка, которая слегка ошиблась по поводу мужей. Мама тогда не знала, что ее дочурке суждено закончить жизнь в протекающем бараке. Мама была суеверной и оберегала меня от предсказанного несчастья. Но однажды она сдалась, сломленная здравым смыслом, и благословила меня. Я сразу влюбилась в море. Я не видела ничего более совершенного и потрясающего. Я помню ту встречу, будто она была вчера. – Пьетрас подняла руку, пошевелила пальцами, рисуя водную гладь. – Я знала, море нравится всем – ну, всем, кроме моей мамы. Но мне показалось, что и я тоже понравилась морю. Что оно ждало меня. Я предпочитала проводить дни наедине с ним, не нуждалась в иной компании. Море было для меня одушевленным существом, я делилась с ним своими секретами и мечтами. И волны преданно терлись о мои ноги.
В тринадцать я поехала в Артек. Я уже тогда отличалась артистизмом и обожала сцену. На День Нептуна… Вы знаете, что это, молодой человек? Так вот, на День Нептуна я играла роль Морской Царевны. Мы с ребятами стояли по колено в воде и произносили свои реплики. В конце представления главным действующим лицом становился дракон. Его роль играли сразу три мальчика в чудесно сшитом костюме. Чтобы драконий хвост случайно не ударил меня, я отступила в море, зашла по пояс. Волны легонько толкали меня, раскачивали, обволакивали. Словно прохладные, нежные пальцы, гладили мои бедра. Я испытала незнакомое прежде чувство. Томление в груди. И блики на воде вспыхивали так ярко, что я не видела людей. Да и не нужны они мне были. Мне показалось, что те силы, которые влекут волны к берегу, бросили свою работу, занятые одним: они старались приятнее обнять меня. Ласковее прикоснуться. Я не думала, что течение бывает таким упругим. Не помню, как выбралась на берег, но, слава богу, никто ничего не заподозрил. Мы смастерили отличный драконий костюм.
Она отпила вино, посмотрела на меня, хитро улыбнувшись:
– Чудно, верно?
– Да, – с хрипотцой ответил я. Более чем чудно, если я правильно понял Катажину.
– Мне продолжать? – поинтересовалась Пьетрас.
– Конечно, – я осушил бокал и наполнил его
