– На могилку наведаемся и обратно поедем.
Рита молчала. Кудрявцев протянул открытую ладонь:
– По-хорошему?
– Да, – проговорила она, но руку доктору не подала.
– Умничка, – похвалил он, и «мазда» въехала на территорию кладбища.
Заколоченная будка сторожа подсказала Рите: в случае чего спасаться придется своими силами.
Фары осветили город мертвых. Нищие кресты стариков и мраморные памятники бандитов. Ивы печально шевелили зелеными косами на ветру, и Рите стало не страшно, а грустно. Грустила она по себе, неудачнице, по бабушке, чья могилка давно заросла сорной травой. Даже о бывшем женихе взгрустнула – он, по крайней мере, не возил ее на погосты.
Машина сбавила скорость на окраине кладбища. За пушистой ольхой простиралось голое черное поле. Земля ждала новых квартирантов.
Кудрявцев поставил «мазду» так, чтобы оранжевый свет фар озарял могилу за витой чугунной оградой.
– Нам сюда, – он предложил девушке локоть, но та опять отказалась от помощи. Доктор галантно отворил калитку, и они очутились внутри ограды, вмещающей скамейку, поминальный столик и собственно могильную насыпь. Тяжелая прямоугольная плита в человеческий рост привлекла внимание Риты. Лицо на овальной фотографии показалось ей знакомым, и она подошла ближе. Чтобы тут же отскочить назад.
– Узнала? – хищно улыбнулся хирург.
Надпись на плите гласила: «Ярослав Дмитриевич Кудрявцев, доктор».
С ночи убийства миновала неделя, а Разбой не выходил на связь. Неделю Ярослав вскакивал по ночам, проверял замки.
Заедал стресс копченой курицей и запивал коньяком.
В субботу был его день рождения. Солнечные лучи по-весеннему согревали квартиру, под окнами орали коты. Настроение Ярослава поднялось, он даже побрился. Включил стереосистему, и «Haddaway» запели свою «What Is Love».
За громкой музыкой он различил телефонный звонок.
– С днюхой, братан, – гаркнул Разбой, – встречаемся в полдень на западном кладбище, есть разговор.
Ярослав понадеялся, что ему послышалось. Естественно, Костя имел в виду «пастбище». Где-то за Хладокомбинатом были пастбища для скота…
– Ты сказал…
– Кладбище, ага. Не волнуйся, там свои будут.
«Ну да, – приуныл Ярослав, – Как раз „свои“ беспокоят меня больше всего».
Но всерьез он встревожился, заприметив «ленд-крузер» Фана.
У могилы в конце нового сектора собралось человек десять. Авторитет «минотавров» стоял внутри свежевыкрашенной ограды и поправлял черную атласную ткань, прикрывавшую надгробие.
Фан был высоким, под два метра, мужчиной средних лет. Статным, плечистым, с аристократическими чертами лица. Такой мог сыграть в кино белогвардейского офицера, пекущегося о судьбе России. Надо лишь поменять костюм от Версаче на царский мундир и пригладить копну волос цвета воронова крыла.
Бежевое пальто главаря выделялось светлым пятном на фоне черноземья. Ярослав изгваздал ботинки в февральской слякоти, а на туфлях Фана не было ни единой грязной капли. Точно он парил над землей.
Источаемая этим человеком власть ощущалась физически. Разбой, любивший поболтать о биополе и прочих ненаучных вещах, утверждал, что рядом с боссом вянут комнатные растения. И Ярослав, пригвожденный к земле холодными зрачками Фана, готов был ему поверить.
Доктор поздоровался скороговоркой. Фан ответил фирменной белозубой улыбкой. Казалось, улыбаться шире невозможно. При этом глаза сверлили собеседника с энтомологическим интересом.
Ярослава посетила неприятная мысль, что зубов у авторитета гораздо больше, чем тридцать два. Одних моляров штук двадцать.
– Ну, здравствуй, именинник. – Фан обнял хирурга. От него пахло мускусом, сандалом и смертью.
– Очень рад, – вымолвил Ярослав, – вы хотели поговорить?
– Поговорить? – Кожа натянулась на щеках Фана сильнее. Он напомнил Ярославу доктора Ливси из советского мультфильма «Остров сокровищ». – Кто же говорит в день рождения? В день рождения подарки дарят!
– Подарки? – глупо заморгал врач и прикусил язык, чтобы не добавить «на кладбище?»
Разбой подмигнул ему из-за оградки: мол, а ты боялся!
Фан взмахнул руками, как дирижер, и бандиты запели:
Едва стихло над кладбищем последнее «ю», Фан торжественно сорвал с «подарка» атласную упаковку, и колени Ярослава подкосились.
Красно-серая плита из зернистого гранита словно прыгнула на доктора. Он узнал снимок в овальной рамке. Фотографию позаимствовали со стенда в хирургическом отделении. Имя и отчество, фамилия, слово «доктор», взятое в кавычки, как бандитская кликуха.
Фан славился специфическим чувством юмора. И он был определенно доволен реакцией именинника.
– Красивая, да?
Ярослав опустился на скамейку. Свежая краска чавкнула под задницей.
– Это что?
– Твоя могила. Будущая. А что? Нынче земля кладбищенская на вес золота. Про памятники я вообще молчу. Люди часто бронируют себе территорию… загодя. Вот я и решил, отчего хорошему человеку не подсобить? Как тебе, кстати, место? Ольха вон, пихты… А фото как, подходит?
«Тварь, – подумал Ярослав, – не поленился холмик насыпать, чтоб как настоящая могилка была. Спасибо, что сорокоуст в церкви не заказал».
– Здорово, – выдавил он.
– Ты, доктор, живи до ста, – проворковал Фан, – но помни, что за тебя друзья похлопотали. А умрешь, внуки даты жизни выбьют, и будешь отдыхать как на перине. Ты, часом, не суеверный?
Ярослав покачал головой. Он не был ни суеверным, ни религиозным, но массивная плита с его именем на шершавой поверхности пробудила доселе дремлющую разновидность страха. Того, что возникает при виде шевелящихся мертвецов или хоронящихся в темноте бесплотных фигур.
– Вот и славно, – подвел итог Фан. – Ну ты посиди здесь, пообвыкни. На кладбище разум светлеет.
У калитки его, Ярослава, могилы Фан повернулся:
– Давно собирался спросить. Что происходит с заживо похороненными людьми? Долго они там, внизу, живут?
Доктору потребовалось время, чтобы понять смысл вопроса.
– Без кислорода – пять-шесть часов.
– Мало, – с сожалением сказал Фан, – а что дальше? Что происходит с трупом?
– Гниет…
– Ну, это ясно! Как?
– Ферменты, которые переваривали пищу, начинают переваривать ткани тела. Труп пожирает самого себя. Бактерии едят разорванные ткани кишечника. Вредный газ освобождается, раздувает тело, от этого глаза выпучиваются из орбит…
Ярослав проговаривал заученный когда-то текст, с усилием шевеля языком в пересохшем рту.
– Надо же, – Фан мечтательно хмыкнул. – Ладно! Проголодался я с вами! Поеду, выпью за твое здоровье.
Он взобрался в «ленд крузер», не испачкав туфель. Джип зачавкал по тропинке.
Ярослав вздрогнул, когда Костя положил ему на плечо руку.
– Да уж, Ярик. Переборщил наш Фан.
Ярослав как зачарованный изучал надгробие.
– Зато теперь, – философски рассудил Разбой, – ты можешь посрать на собственной могиле. Да хоть сексом заняться, если чиксу сговорчивую найдешь.
Риту осенило: ну конечно!
Ночное кладбище, надгробие с фотографией Кудрявцева, сам Кудрявцев, смахивающий в оранжевом свете фар на призрака…
Ее разыграли! Обвели вокруг пальца как маленькую. Что-то вроде запоздалого посвящения в медики. В их училище часто подшучивали над первокурсниками.
– Я тебя расколола. – Она уперла кулаки в бока и сердито смотрела на доктора. – Плита – муляж, так? И кто еще прячется в темноте? Тася тоже здесь?
– Никого здесь нет, – раздраженно произнес Кудрявцев, и в его руках появилась фляжка. Он открутил пробку, плеснул немного жидкости на холм и выпил, поморщившись. – Спирт. Будешь?
– Да за кого ты меня принимаешь? – обозлилась Рита.
– Булгакова не читала, что ли? Эх, молодежь! – Он сел на скамейку, показывая, что не представляет
