– Он самый. Выглядит, конечно, не очень, не того… – повертел он в воздухе конопатую руку с растопыренными пальцами, – …однако дело знает, а хватка – сдохнет, но не выпустит.
– Ну-ну, – недоверчиво буркнул князь.
– Больше все равно никого нет, – молвил стоявший одесную казначей – ровесник князя и такой жеузколицый, правда, с седой бородой и одетый худенько, не по знатности.
Князь тяжело вздохнул, плотнее закутался в шубу и кивнул казначею, чтобы говорил за него.
– Зачем звали – догадываешься? – спросил казначей, приблизившись, прихрамывая на левую ногу, к ярыге и став боком, чтобы видеть и князя.
Ярыга промолчал. За него ответил воевода:
– Откуда ему знать?! Посылал я его… – воевода гмыкнул, прочищая горло, – … по одному делу..
По какому – так и не смог придумать сразу, поэтому еще раз гмыкнул.
– А звали тебя вот зачем, – казначей оглядел гридницу, будто проверял, не подслушивает ли кто- нибудь, хотя тайну эту знали все, кроме ярыги. – Княжич захворал. Десятый день как слег и не встает, чахнет прямо на глазах. Знахарь не помог, говорит, порчу наслали. Каждый день в церкви по две службы служат, святой водой кропят – не помогает. Видать, очень сильное заклятие наложили, чертово семя! Найди, чья это работа…
– …а дальше мы сами! – перебив, грозно пообещал воевода и так стукнул кулаками по лавке рядом с собой, что она жалобно скрипнула. – Я ему, вражине!..
– Справишься – не пожалеешь, одарим по-княжески, – закончил казначей и глянул на князя: все ли правильно сказался.
Князь не замечал его, смотрел на ярыгу с такой тоской в глазах, будто сам был при смерти.
– Один он у меня остался, последыш, – произнес князь.
В его словах было столько печали, что ярыга поднял голову и посмотрел на князя прищуренными, зеленовато-желтыми глазами. Вглядывался долго, пытливо, проверял, действительно ли так дорог сын отцу, а когда убедился в этом, в глазах блеснули золотистые искорки, и он пообещал хриплым, пропитым голосом:
– Найду.
– Раз пообещал, сделает! – заулыбавшись, подтвердил воевода.
– Чем быстрее, тем лучше, – напомнил казначей.
– Быстрее никто не справится! – с обидой, точно сомневались в нем самом, произнес воевода. – Нужна будет подмога, все стрельцы – твои, я предупрежу, – сказал он ярыге. – Ну, иди, не теряй зря время.
– Подожди. – Князь повернулся к ключнику. – Накорми. Одень. Иденег дай.
– Денег не надо, – вмешался воевода Потом, когда дело сделает, все сразу и получит.
– Тебе виднее, – не стал спорить князь.
Ярыга вслед за хромым казначеем вышел изтерема, поднялся в клеть, где хранилась одежда. При свете свечи, толстой и наполовину оплывшей, казначей пересчитал сундуки, проверил замки на двух, видать, с самым ценным добром, остановился перед большим, без замка, с трудом поднял дубовую крышку, окованную железом. Из сундука пахнуло прелью и чем-то сладковато-кислым, напоминающим запах крови. Казначей подозрительно покосился на ярыгу, который с безучастнымвидом смотрел на паутину в дальнем верхнем углу клети, достал из сундука кожу водяной мыши, лежавшую сверху от моли и затхлости, принялся рыться в нем, бормоча что-то себе под нос. После долгих поисков вытащил шапку с собольей выпушкой, в которой белели несколько залысин, и ферязь на меху черно-бурой лисицы, не старую и не новую.
Ярыга безропотно натянул на голову шапку, оказавшуюся маловатой, надел ферязь, слишком длинную, подол волокся по полу. Спереди на ферязи была старательно зашитая прореха. Ярыга определил, что предыдущий хозяин получил удар в сердце, сокрушенно покачал головой и улыбнулся, радуясь, что не он был в этой одежке, когда ее подпортили.
Кногам его упали сапоги, почти не ношеные, однако ярыга оттолкнулих не меряя.
– Велики.
– Сена подложишь, – посоветовал казначей, собираясь закрыть сундук.
Ярыга будто не слышал совета, пялился на паутину.
Казначей недовольно посопел, забрал сапоги, помял их, недовольно кривясь, посмотрел на свои, старые и стоптанные, особенно правый, решая, не обменять ли? Понял, что и ему будут велики, кинул их в сундук, порылся в нем, достал другие, почти новые, и швырнул ярыге со злостью, будто от сердца отрывал.
Этипришлись впору. Ярыга топнулодной ногой, потом другой, проверяя, не развалятся ли на ходу. Не дожидаясь казначея, вышел из клети, высморкался, сжав нос пальцами, и собрался вытереть их о полу ферязи, но пожалел, помял порты на бедре.
Казначей долго возился с замком клети, потом стучал по нему, проверяя, крепок ли. Хромая сильнее, чем раньше, повел ярыгу к поварне, рядом с которой стояла небольшая избушка для кого-то из избранной челяди, может быть, казначеева.
В поварне возле кадки с квашней возилась спиной к двери полноватая девица с длинной толстой косой, одетая просто, если не считать серег из сканого серебра, однако в плавных ее движениях было столько важности, что можно было принять за боярыню. Ярыга стянул с головы шапку, поклонился:
– Бог в помощь!
Девица обернулась, посмотрела на казначея, как на пустое место, ис интересом, потому что раньше не встречала, – на ярыгу. Летей было немного за тридцать, лицо, строгое и надменное, уже начало терять красоту, но еще притягивало взор и казалось чужим здесь, в поварне, место ему было в светелке.
Ключник осторожно, точно боялся, что боднут, и с игривостью, плохо вязавшейся с его возрастом, бочком подковылял к поварихе, протянул руку, намереваясь пошлепать ее по заду, но так и не осмелился.
– Трудишься все, лебедушка? Совсем не жалеешь себя, – проблеял он утончившимся голоском.
– Чего пришел? – недовольно спросила повариха.
– Накормить надо, – казначей, кивнул на ярыгу, – по спешному делу отправляется.
– По какому ж это? – она недоверчиво посмотрела на ярыгу, совершенно не похожего на человека, которому можно послать по важному делу.
– Да так, по хозяйственным делам ответил казначей и все-таки осмелился дотронуться до ее крутого зада.
И тутже получил по руке. Мог бы и по морде схлопотать, да успел отскочить.
Повариха сходила в холодные сени, принесла оттуда оловянное блюдо с кусками холодного жареного мяса, продолговатый пряженый пирог рыбой и миску похмелья – ломтики холодной баранины, смешанные с мелко искрошенными солеными огурцами в подперченном огуречном рассоле и уксусе.
Казначей вороном кружился около нее, топриближаясь, тоудаляясь, похваливал за красоту, хозяйственность, но так и не решился больше шлепнуть и не удосужился ни слова, ни взгляда. Ярыга понаблюдал за ними, а потом перевел взгляд в дальний, темный угол поварни, где на расстеленном на лавке, большом, овчинном тулупе спал мальчик лет девяти. Нагулялся-набегался за день, поужинал, присел на лавку, поджидаямать-тут его и сморило. Мать стянула с его ног сапожки, ладные, сафьяновые, шитые золотом по червчатому полю, таких бы не погнушались дети боярина. Статью мальчик пошел в повариху, а лицом, наверное, в отца: больно худым оно было, и казалось знакомым, будто недавно где-то видел. Ярыга перевел взгляд на девичью косу поварихи, почесал свой затылок.
– Ешь, – сказала ему повариха, поставив рядом с блюдом и миской солонку с крупной серой солью и положив початый каравай хлеба. Больше ничего не осталось, раньше надо было приходить.
– И на том спасибо, – сказал ярыга.
Он жадно выхлебал похмелье, съел небольшой кусок пирога. Попробовал и жареное мясо: долго и скучно жевал кусочек, наблюдая, как ключник обхаживает повариху. Она занималась своими делами, не обращая на ключника внимания, и лишь когда приближался очень близко, отгоняла взмахом руки, коротким и не быстрым, как от назойливой мухи, надоевшей, но безвредной. Дожевав мясо, ярыга вытер руки о скатерть и сыто отрыгнул. Звук был такой громкий, что повариха вздрогнула, а казначей вжал голову в плечи, будто на нее посыпались бревна. Ярыга отрыгнул еще раз, намного тише, и, не обращая внимания на суровый взгляд поварихи, засунул в карманы остатки пирога и несколько кусков мяса.
– Накормила – спасибо тебе! – поблагодарил он, вставая из-за стола. – А за похмелье – особо!
