Обильные слезы – короткие слезы, на смену им пришли мысли о мести, и даже если за нее придется заплатить жизнью – быстрее встретится с любимым в мире мертвых…
…она так сильно задумалась, что не услышала, как в избу зашел странник – молодой мужчина, высокий и худой, как жердь, с изможденным лицом и большими, глубоко посаженными глазами с длинными, на зависть женщинам, ресницами. Он, не спросив разрешения у хозяйки, подкинул дров в печь и протянул к огню руки, маленькие, с тонкими пальцами, собрался что-то сказать, но зашелся в кашле, затяжном, чахоточном, согнувшим его пополам, а когда затих и распрямился, на лбу и на висках крупным бисером засверкали капли пота, а глаза запали еще глубже и стали больше и печальнее. На тонких алых тубах появилась робкая улыбка, извиняющаяся не только за болезнь, но и за то, что пришел сюда.
– Я не хотел… – начал он объяснять – и опять согнулся в кашле.
Она подошла к чахоточному, прижала его склоненную голову к своей груди и погладила по-матерински. Волосы были необычайно мягки, казалось, к пуху прикасаешься, такие бывают у маленьких детей. Откашлявшись, странник опустился на колени, взял ее руку, покрыл поцелуями. Не отпуская руки, он прижался лицом к теплым женским бедрам и всхлипнул, одновременно и жалобно и блаженно. А она свободной рукой перебирала его пуховые волосы, позабыв все обиды, причиненные ей мужчинами…
…рука ее скользнула по беличьему меху, и показалось, что все еще гладит мужские волосы, утешая, а заодно и благодаря, что снял коросту с ее сердца. В очаге задорно потрескивали поленья, и теплый воздух волнами накатывался на ее тело, разомлевшее от мужских ласк, нежных и утонченных. Хоть и не был он похож на ее любимого, все равно чудилось, что эти два мужчины – две половинки одного целого. Как бы там ни было, а теперь она в каждом будет видеть своего любимого, представлять, что целуется именно с ним – и так оно и будет…
…муж был настолько пьян, что умудрился удариться о дверной косяк и правым и левым плечом. Остановившись посреди горницы, он почесал оба плеча и спину между лопатками, отрыгнул громко и смачно, наполнив избу густым запахом перегара и лука.
– М-м… – замычал он, то ли от удовольствия, то ли поняв, где находится, добрался на заплетающихся ногах до лавки и рухнул на нее, как подкошенный, придавив жену.
Жена оттолкнула его на край и потерла ушибленное бедро и бок. Следовало бы высказать мужу все, что думает о его беспробудном пьянстве, но он уже захрапел. Она стянула с его ног сапоги и мокрые от пота портянки, швырнула в сени, снова легла и, когда муж во сне перевернулся на спину и откинул руку ей на живот, толкнула его в бок что есть мочи.
– М-м… – промычал он и повернулся к жене лицом.
Широко распахнутые глаза долго всматривались в женщину, наконец-то узнали, и тогда в ход пошли руки, помявшие грудь и ягодицы. Муж еще раз мыкнул и требовательно раздвинул женины ноги.
Она покорно подчинилась и начала думать о любимом, однако никак не могла сосредоточиться на воспоминаниях, мешали вонь перегара и лука. Жена прикрыла нос ладонью, это не помогло, тогда принялась в уме делать завтрашние дела по дому: доила корову, растапливала печь, шла за водой, готовила обед… Вроде бы все переделала, а муж еще пыхтел на ней, не столько от удовольствия, сколько из упрямства, не любил оставлять работу недоделанной. Тогда жена перешла к послезавтрашнему дню, и когда она собиралась накрывать стол к ужину, муж добился своего и слез с нее, моментально захрапев.
Жена оттолкнула его, чтобы не дышал в ухо перегаром и луком, да так сильно, что муж свалился на пол.
– М-м… – послышалось из-под лавки, муж встал на четвереньки и пополз к двери, наверное, по нужде захотел…
…около входа в пещеру пожурчала, разбиваясь о камни, мощная струя, и нетвердые шаги удалились в ту сторону, где шел пир. Оттуда послышались веселые и насмешливые голоса, грохнули раскаты безудержного хохота. Пьяные – почему бы и не посмеяться?! Пирующие в очередной раз позвенели чашами, затихли ненадолго, и к пещере начали приближаться шаги – не совсем трезвые, но и пьяными не назовешь, неторопливые и усталые, как у пахаря в конце рабочего дня…
…он сел на лавку, широкорото зевнул, потянулся, хрустнув костями. Заметив, что жена не спит, похлопал ее с грубоватой лаской по заду. Рука его, тяжелая и твердая, словно вытесанная из дубовой доски, погладила женин живот и замерла, потому что муж задумался о чем-то невеселом, судя по тому, как кривились его губы. Он махнул рукой, будто отгонял неприятные мысли, разулся, аккуратно повесив портянки на сапоги, лег, крепко обнял жену. Она прижалась к нему всем телом, поцеловала в губы, уколовшись о короткие, недавно подстриженные усы. Любил он жену ни быстро, ни медленно, с щадящей силы сноровкой и добросовестностью, с какими пахал землю…
…на кровати рядом с ней еще сохранилась впадина от мужского тела, тяжелого и сильного, денница взъерошила там мех, влажный, слипшийся в острые сосульки, отчего напоминал ежика, и сразу пригладила, чтобы не укололся тот, кому предстоит здесь лежать…
…он устало смотрел на жену и крутил рукой свои седые волосы над ухом, будто хотел намотать на палец и выдернуть, но слишком коротки были, соскальзывали. Тогда он, кряхтя и сопя, стянул сапоги, долго разглядывал их, мял руками, напоминая покупателя, собравшегося по дешевке приобрести добротную вещь. Товар не понравился и был отброшен к печи, муж лег на бок, спиной к жене, и затих. Через какое-то время перевернулся на другой бок и погладил жену по голове, нежно, как ребенка.
Она сразу отозвалась на ласку, придвинулась к нему, поцеловала в щеку, поросшую жесткой бородой, наполовину уже седой, отыскала губы и жадно припала к ним. Муж не откликнулся, но и не оттолкнул, и тогда она погладила рукой его живот, пах, бедра. И таки расшевелила его. Муж крепко обнял ее, навалился грузным телом. Она задвигалась, помогая ему, и получалось у них так ладно, что уже одно это доставляло удовольствие. Жена сдерживала себя, растягивая блаженство, а когда стало совсем невмоготу, когда решила, что пора, муж вдруг замер и постепенно ослаб. От обиды она вцепилась ногтями в перину и с громким скрипом пробороздила ее…
…она поднесла руки к глазам и повыковыривала из-под ногтей рыжие, беличьи шерстинки, собрала на ладони и дунула на них, отправив медленно опускаться на землю. Вот так и на денницу скоро дунут боги и улетит она из этого мира в другой, где встретится с родителями, братьями и сестрами и с любимым. Жаль, что так рано это случится, когда тело еще не разучилось чувствовать, но, с другой стороны, нет и желающих любить это тело.
Кто-то приподнял закрывающую вход бычью шкуру и в пещеру проник свет утренних сумерек и робкий посвист ранних птиц. Шаркающей походкой вошел кудесник остановился у очага. Худые руки его нависли над покрывшимися пеплом углями, ловя последнее тепло.
– Пора? – спросила денница, приподнявшись на локтях и не спуская со старика испуганных глаз.
– Рано, – ответил он, не поворачиваясь к ней. – Должно быть двенадцать мужчин. Один погиб. Найти замену до восхода не успеем. Придется мне. – Кудесник посмотрел на денницу, которая, облегченно вздохнув, вновь легла, принял ее вздох за огорченный и добавил: – Трогать не буду, старый уже.
– Сколько тебе лет? – спросила она, чтобы потянуть время.
– Много. Я был подростком, когда родилась мать твоей матери. – Он подошел к ложу, сел рядом с денницей. – Зажился, не забирают боги к себе. Долгая старость – наказание за нерастраченную молодость. – Он лег так, чтобы между ним и женщиной было расстояние в локоть, погладил бороду, длинную и седую, прокашлялся. – Ты похожа на свою бабушку, такая же красивая. Пока я был в плену – целых восемь лет, – она стала женой твоего деда…
…сгорбленный, с седыми, давно не стриженными волосами и бородой, разбитыми и грязными ногами, стоял он перед ней, опершись на клюку, и смотрел бесцветными, будто выгоревшими, и холодными глазами, а брови, кустистые и широкие, подергивались, выдавая тщательно скрываемое волнение. Что-то знакомое угадывалось в его лице, по крайней мере, не вызывал враждебности, какую испытываешь к чужаку, но и припомнить, где и когда встречалась с ним, она не смогла.
– Не узнаешь? – спросил он дребезжащим от старости или волнения голосом и попробовал улыбнуться, отчего брови задергались чаще, а крылья носа задрожали, как у хищника, почуявшего кровь. – Да, много воды тускло…
И она вспоминала, у кого так же дрожали крылья носа, когда она как бы ненароком дотрагивалась до его руки. Тогда они были юны и красивы и верили, что проживут жизнь вместе. Он ушел в поход – и сгинул, ни слуху ни духу, а она поплакала-погоревала два лета и вышла замуж: родители настаивали да и
