Смущенная Вера тоже замерла, глядя на него своими глазищами. Ее дыхание участилось. Хома подумал, что, наверное, нужно без слов просто наклониться к ней, всего чуть-чуть, и поцеловать. Но он не мог. Страх и стыд сковали парня.
На лице Веры проскользнуло что-то вроде разочарования или обиды. Что-то очень женское. Закусив губу, она поправила складки на юбке и, шумно вздохнув, поднялась, попятившись к двери.
– Отдыхайте, паныч,– неловко улыбнулась она.– Я пойду. У меня работы много,– она скрылась в сенях.
Прогулявшись до центра хутора, Хома в этот раз не приметил ничего странного. Наоборот, козаки и местный люд были необычайно улыбчивы и веселы, что казалось невероятным после тревог предыдущего дня.
Хома был приятно удивлен тем, как изменилось настроение хуторян, и радостно глубоко вдохнул, расправив плечи и ослабив веревку на поясе зипуна.
Вежливо здороваясь, парень стал весело насвистывать и шагнул за ворота вслед за лохматым табунщиком, намереваясь пройтись вокруг хутора.
Чья-то тяжелая рука легла на его плечо. Хома сжался и удивленно оглянулся. Перед ним с грозным лицом стоял вооруженный до зубов Фитиль.
– Пан учитель, куда собрался? – ехидно спросил он.
– Я… прогуляться хотел,– робко пробормотал Хома, чувствуя кожей угрозу и неприязнь, исходящие от пожилого козака.
– А что, учеба с панычами уже закончена? – сморщив грубое лицо, поинтересовался козак.
– Так паныч Авдотий болеет,– пожимая плечами, Хома попятился от козака, пока не уперся в кого-то.
Позади него стоял полуголый Сивуха, который возник словно из ниоткуда.
Сивуха широко улыбнулся Хоме беззубым ртом и распахнул объятия:
– Пан философ! Гуляешь?
Хома перевел растерянный взгляд с Сивухи на Фитиля, который стоял в воротах, не шевелясь, грозно как скала.
– А не выпить ли нам по чарке, пан философ?! – Сивуха приобнял бурсака и потянул обратно на хутор.
– Отчего же не выпить! – Хома робко улыбнулся и настороженно поглядел на старого козака.
Фитиль проводил их тяжелым взглядом.
– Пойдем, я покажу тебе хороший шинок,– не дожидаясь Хоминого ответа, Сивуха потащил его за рукав.
– Чего это он? – Хома встревоженно озирался на Фитиля.
Сивуха крепко повис на бурсаке, и Хома понял, что козаку просто-напросто трудно идти.
«Стало быть, он уже принял горилки»,– рассудил Хома.
Кроме того, от козака невероятно разило немытым телом, потом и луком.
– Ой, не бери в голову! – махнул Сивуха и незаметно показал язык Фитилю.– Фитиль – военный человек. У него, кроме этой войны, в голове ничего нету! Мы же с тобою – другое дело, верно? – подмигнул Сивуха.– Мы люди интеллигентные, тонко чувствующие. Нам, кроме работы, надобны развлечения, верно говорю?!
– Ох, и верно! – от души согласился Хома и снова повеселел.
Аккуратный, среднего размера шинок был полон. Хмельные козаки опрокидывали чарку за чаркой и гоготали так, что дрожали стены. Похожий на хорька плешиво-седовласый шинкарь улыбался им из-за стойки, протирая тарелки и погоняя дочку, тучную усатую дивчину с недовольной миной и тяжелой задницей.
Осторожно усевшись на лавку, залитую чем-то жирным и брезгливо протертую той самой дочкой, которая, казалось, только еще больше размазала жир, Хома склонился к Сивухе, который уже зацепился языком с молодым румяным козаком, которого, как Хома уже знал, звали Богданом.
Оживленно оглядываясь вокруг, парень поинтересовался:
– А что все гуляют? Праздник, что ли, какой?
– Ну, можно сказать и так! – обнимая Богдана, Сивуха ухмыльнулся беззубым ртом, поднял чарку и стал жадно пить, заливая лицо и шаровары. Отрыгнув, он прибавил:
– Мирный день – разве ж не праздник?!
– Праздник,– кивнул бурсак и осторожно отпил из своей чарки. Вкус был ужасный. Хома скривился, глядя на чарку.
– Скоро принесут Верину горилку,– поймав его взгляд, усмехнулся Богдан.– Это пойло лучше не пить.
– Экие вы цацы! – Сивуха придвинул к себе Хомину чарку. Козак мгновенно охмелел и говорил уже не очень внятно.– Радовались бы лучше, что живы-здоровы!
Богдан угрюмо кивнул, и за столом повисла тишина. Вдруг по шинку разлились ликующие возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то даже кричал «ура».
Сивуха с Богданом тоже вскочили. Распахнув двери, седой шинкарь заносил здоровенные тяжелые кувшины и прятал их за стойку шинка. Тучная девка, его дочь, тут же начала разливать и разносить по шесть чарок зараз, то и дело шлепая по рукам излишне прытких выпивох, которые от нетерпения тянули ее за подол.
– Нас, нас не забудь! – встав на лавку, возбужденно кричал Богдан с раскрасневшимися щеками. Девка плюхнула кувшин на стол перед ними и, вильнув толстым задом, поспешно удалилась за стойку.
Все трое – Сивуха, Хома и Богдан – разом припали к чаркам. Великолепная горилка божественным нектаром растекалась по нутру. Шинок повеселел еще больше.
– Ай да Вера! – утерев еще совсем редкие, хиленькие усы, Богдан блаженно улыбался.– Ей-богу, женюсь!
– Ха! – кисло улыбнулся Сивуха.– Женилка-то выросла?
Богдан вспыхнул и открыл было рот, чтобы возразить Сивухе. Скривив морщинистое лицо, Сивуха пояснил:
– И не такие женихи к ней подбиваются! Куда тебе-то?!
Богдан обиженно засопел, опрокидывая чарку и жестом показывая дивчине, чтобы, не мешкая, принесла вторую.
– Это ты о ком?
– Знамо дело, о Ясногоре! – крякнул Сивуха.– А то ты не знаешь!
При упоминании имени приказчика молодой козак сердито сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев. Принявшись за вторую чарку, он недобро прошептал, едва слышимый среди шума и гогота:
– Вот ведь мерзавец! Мало того, что хочет сотника со свету сжить, так еще и за Верой моею волочится?!
– Как это хочет Гаврилу сжить? – вскинулся Сивуха, глядя на него сердитым мутным взглядом.– Думай, что мелешь!
– А я что думаю, то и мелю,– распалялся молодой.– Только ничего у него не выйдет! Пан сотник наш поправится, а Вера все равно не пойдет за него замуж! И ни за кого не пойдет… – с горечью прибавил Богдан.
– Это почему же? – осторожно поинтересовался Хома, который слушал их разговор очень внимательно, особенно ту часть, где говорилось про Веру.
Козаки, набычившись, переглянулись и замолчали. Наконец Сивуха сказал:
– Несчастная она девка, не пойми чем живет. Все только другим помогает, для себя ничего.
– И ведь нет никого на хуторе, кто бы не был ей чем-то обязан! – усмехнулся Богдан.– Я вот только не разберу, почему она грустная такая и всегда одна?
– Горе у нее,– буркнул Сивуха.– Несчастье, говорю же.
– Это ж какое? – разом спросили Хома с Богданом.
– Все знают, что она хотела лекаркой быть,– Сивуха благодарно принял у тучной девки новую чарку горилки и, подмигнув ей, смачно ударил ее по заду. Дивчина возмущенно замахала руками. Хохоча, Сивуха увернулся и продолжил, довольно улыбаясь:
– Не сложилось у Веры. Принимала трудные роды, дитя спасла, а роженица погибла.
– И что с того?! – ударил по столу захмелевший Богдан.– Она ж не виновата, всякое бывает!
– Всякое-то всякое,– рассудил Сивуха.– Да только это была жинка пана сотника. Вера с тех пор и не может простить себе.
– Брешешь! – Богдан присвистнул.– Отчего ж на хуторе об этом никто не
