Он прижал ее еще сильнее. Крик Колетт понесся вверх, вдоль покрытой лишаем стены, вдоль карнизов, парапетов, пинаклей и контрфорсов. Взлетел над лабиринтом разрушенных усадеб с остроугольными крышами, над узкой, грязной Трюандри. Добрался высоко, аж до большой и красной, словно кровь, луны. К прекрасному чистому небу над мерзким, грязным и вонючим Парижем.
Ars sine scientia nihil est[8]
Владыка пришел к нему. Как и было записано в договоре. И привел ее…
Он подошел ближе, склонился и вонзил в женщину хищный взгляд.
Пурпурные одежды опали, и показалась округлость плеча, стройная шея.
Он удивлялся совершенству пропорций и ждал. Волосы у нее были цвета воронова крыла, гуще египетской тьмы, и совершенное тело. Он долго ждал, пока проявятся линии. Легкие полосы прошли по алебастровой коже. Создали первые диаграммы, круги, треугольники и стрелки направлений. Наконец-то он увидел то, что искал. Пропорции, опирающиеся ad quadratum и ad triangulum[9], а еще другие, более сложные, каких он и не знал до этого времени. Смотрел же очень внимательно, чтобы запомнить все.
В эту ночь она не открыла больше ничего.
Лжепророк
Контора Лорана Леве располагалась на бульваре де Прювель, в двухэтажном доме прямо напротив усадьбы известной семьи Дюше, где за резными воротами прохаживались по двору гордые павлины.
Вийон нашел Леве на втором этаже. Мастер Лоран, наряженный в берет и шерстяной жиппон, был коренастым мужчиной с большим брюхом и красным лицом. Печатник стоял у окна. Смотрел на дождь, что омывал стены грязных домов, на жмущихся под руинами нищих. Вийон многозначительно кашлянул.
– Франсуа! – весело откликнулся печатник. – Где же мы виделись в последний раз? Случаем не на Гревской площади, дорогой?
– На Гревской площади я буду в следующую пятницу, – буркнул Вийон. – Потому что именно тогда меня и повесят. А перед этим выпустят кишки на радость парижской черни.
– Знаешь ли ты, чем я занимаюсь, Вийон?
– Нанимаете дьявола, который переписывает для вас книги. Поэтому за месяц вы делаете сотню копий Святого Писания. А старая ведьма Кураж говорит, что видела, как из вашей трубы вылетал черт.
– Вот уж воистину дураки и шлюхи правят нашим прекрасным городом. Да что там, всей Францией. Всей Европой! Хотя, возможно, я бы сделал исключение для Праги и Кракова. Нет, Франсуа, я не нанимаю дьявола. Я сам составляю и издаю книги, пользуясь чудесным, хм, изобретением Гутенберга и Янсзона[10]. То есть, дорогой мой, печатным станком. А темным попам не по нраву, что я могу распространять Слово Божье без их знаний и пропагандировать его в народе.
– То есть, господин Лоран, ты полагаешь, что шлюхи, простецы и торговки поймут, что там пишется твоими литерками?
– Человек – существо слабое, дорогой, – засопел Леве. – Но не злое. Он просто блудит. А слово может помочь ему найти истинный путь.
– Достаточно показать народу какой-то фокус, и это сразу отвлечет внимание толпы. Ты полагаешь, что печатным словом сделаешь что-то хорошее? Воспользуются им лишь еретики и святотатцы, потому что легко сумеют провозглашать свои ереси!
– Ты даже не представляешь, как ты сильно ошибаешься, – ответил ему Лоран. – Это эпохальное, хм, открытие изменит лицо мира!
– А мне кажется, что это вот, – Вийон указал на книгу, лежавшую на столе, – убьет вон то, – и указал ладонью в сторону окна, за которым над каменными остриями крыш вздымались стройные башни собора. – Твои каляки-маляки уничтожат установленный порядок мира. До этого времени говорило с людьми вот это, – он вновь указал на храм. – Камень и Божия мысль, в нем заключенная. Образ и аллегория вознесения Иисуса Христа. А кто станет говорить через вашу печать? Только лжепророк.
– И что ж в том дурного, если, хм, всякий сумеет провозглашать свои взгляды?
– А я говорю, что станете радоваться своим фолиантам до того лишь момента, когда некто лучший, чем вы, придумает книгу или собор с движущимися фигурами. И этого хватит, чтобы чернь отвернулась от затхлых фолиантов и вернулась к зрелищам… К мистериям и фокусам жонглеров. Потому что толпа желает видеть движущиеся картины. Хотят смотреть на соборы, даже если они не из камня, а из стекла. Вот только я – всего лишь вор и шельма. Но мы отошли от темы. Мне сообщили, что изобретение твое имеет нечто общее и со мной? Предупреждаю, мэтр Лоран, что я, увы, не вижу себя в роли писарчука! Потому что, если надобно мне заработать пару грошей, я скорее предпочту красть, нежели терять зрение в мастерской.
– Я был бы воистину безумен, если бы доверил составление книг такому шельме и вору, как ты. Однако я слыхал, что у тебя есть талант. Божий дар. Потому-то я и хотел бы издать твои произведения. Напечатать на бумаге, чтоб люди могли их прочесть. Чтоб достигли они не только ушей девок в трактирах, но распространились и дальше, быть может, эх, и до самого королевского двора… Но издам я их в формате фолио, а не в октавио[11].
По спине Вийона прошла дрожь.
– Как это? Хочешь издать мои стихи? – спросил он, слегка опешив. – То есть поместить их на бумагу? Зачем? Кто захочет читать мои мрачные рифмы? Ведь я пишу о злодеях и злодействах, о ворах и домушниках. О моих милых друзьях, что погибли на эшафоте. Это ведь не жизни святых и не книги вашего… Гутентага.
– Гутенберга! – Лоран глянул на Вийона так, словно тот совершил святотатство.
Вийон же отозвался строфой из стиха:
Палить нас будет солнце и чернить,Дожди нас станут сечь и отмывать,Из глаз вороны сукровицу пить,И бороды, и брови нам щипать.Теперь нам ни присесть и ни привстать…И добавил:
– И чего же ты хочешь от меня?
– «Завещания».
– Не знаю… – начал Вийон. – Ну ладно. Дам тебе мое «Завещание». Дам и «Баллады». Дам и «Свадьбу висельника», которую ты наверняка еще не слышал, поскольку я лишь недавно ее закончил. Но дам не задаром!
– И чего же ты хочешь взамен? Денег? Ведь очевидно, что не честной работы, которую я могу тебе предложить!
– У тебя, мэтр, множество ученых книг. А я хочу доискаться до истины…
– Какой истины, Франсуа?
– Истины о Дьяволе с Мобер.
– Я не имею ничего общего с этим убийцей. Мне известны… только сплетни.
– Ты не знаешь всего, мэтр. У всех жертв были почерневшие лица. Не знаю, отчего так получалось. Если поможешь мне разгадать эту загадку, все, что я ни написал, будет твоим. И не только «Завещание», но и стихи, которые я писывал шлюхам из Сите. А там есть такие святотатства да любовные сцены, что даже дамы зарумянятся, читая их под лавкой во время служб, – поэт подмигнул толстому печатнику и ухмыльнулся заговорщически. – Я хочу только узнать, какой
