Мы вернулись в квартиру. Мы не говорили друг другу ни слова уже много минут. Напряжение висело в воздухе, его можно было потрогать рукой. Она тоже это чувствовала, конечно же. Я не мог в точности сказать, чего я хочу, лишь то, что я не хочу покидать ее, ни на минуту. Я тупо стоял посреди крохотной комнаты, лихорадочно пытаясь найти слова для того, что я чувствовал. Надо что-то сказать, а сказать я не мог ничего.
Нарушила молчание Лиз.
– Что ж, тогда мне придется взять это на себя, – сказала она. – Диван можно разложить. В шкафу простыни и одеяла. Если тебе что-то еще понадобится, скажи.
– Окей.
Я не мог заставить себя шагнуть к ней, хотя мне хотелось сделать это, очень хотелось. На одной чаше весов была Лиз, то, что мы рассказали друг другу, и тот факт, что я на самом деле любил ее, наверное, с того самого момента, как мы познакомились. На другой чаше весов был Джонас, человек, который дал мне новую жизнь.
– Твой друг Лучесси. Как его по имени звали?
Мне даже пришлось задуматься.
– Фрэнк. Но я его никогда так не звал.
– Как думаешь, почему он это сделал?
– Он любил одного человека. А она его не любила.
И лишь в это мгновение мысли в моей голове выстроились в одну цепочку, во всей их отчетливости. «Позвоните Фэннингу», – написал мой друг. Позвоните Фэннингу и скажите, что такова любовь, что любовь есть боль, что любовь уничтожает.
– Во сколько машина приедет? – спросила она.
– В восемь.
– Сам понимаешь, я с тобой поеду.
– Я рад, что поедешь.
Минуло мгновение.
– Что ж.
Лиз пошла к двери спальни, остановилась и обернулась.
– Знаешь, Стефани повезло. Говорю это на тот случай, если ты сам не понял.
И она ушла. Я разделся до трусов и лег на диван. В других обстоятельствах я бы почувствовал себя дураком, позволил бы себе подумать, что эта женщина разделит со мной постель. Однако на самом деле я ощутил облегчение. Лиз избрала достойный путь, решила за нас обоих. Я вдруг понял, что ни разу, ни когда мы сидели в ресторане, ни когда гуляли, я даже не вспомнил про Стефани, не подумал, что изменяю ей, хотя должен бы был. Прошедший день для меня был, будто год. Сквозь окно я слышал шум города, будто океанский прибой. Он будто проникал в мою грудь и колебался там в такт моему дыханию. Мое тело охватило изнеможение, и я вскоре уплыл в сон.
А через некоторое время проснулся. У меня было четкое ощущение, что на меня смотрят. Ощущение, как от слабого удара током, на лбу, так, будто меня поцеловали. Я приподнялся на локтях, ожидая увидеть, что кто-то стоит надо мной. Но комната была пуста, и я решил, что мне это приснилось.
Насчет похорон сказать особо нечего. Описывать подробности – значит, нарушать интимную тонкость этого, вторгаться в чужую боль. Всю службу я смотрел на Арианну, пытаясь понять, что она сейчас чувствует. Знала ли она? Мне очень хотелось, чтобы знала, но и не хотелось, поскольку она еще девочка. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Я вежливо отказался, когда родные Лучесси пригласили меня на поминки. Лиз и я вернулись в квартиру, чтобы забрать мои вещи. На платформе Пенсильванского вокзала она обняла меня, а потом, с секунду подумав, поцеловала в щеку.
– Ну, окей?
Я даже не знал, кого она имеет в виду, меня или нас обоих.
– Конечно, – ответил я. – Лучше некуда.
– Если совсем загорюешь, звони.
Я вошел в вагон. Лиз смотрела на меня сквозь окна, пока я шел по проходу, ища свободное место. Вдруг вспомнил, как садился в автобус в Кливленде, в тот далекий сентябрьский день. Вспомнил капли дождя на стекле, мятый пакет с ланчем, собранным матерью, у меня на коленях, как я выглядывал, чтобы увидеть, не остался ли отец подождать, пока я уеду. Как увидел, что его уже нет. Я сел у окна. Лиз еще не ушла. Увидев меня, она улыбнулась и помахала рукой. Я помахал рукой в ответ. Вагон вздрогнул, и поезд тронулся. Она осталась на месте, провожая взглядом мой вагон. Поезд въехал в тоннель, и мы исчезли у нее из виду.
18
Май 1992 года. Я закончил последнюю курсовую. Шел на диплом с отличием; меня осыпали предложениями продолжить учебу в самых почетных местах. Массачусетский технологический, Колумбия, Принстон, Райс. Гарвард, где, конечно же, хотели и дальше работать со мной, если я решу остаться. Это было бы вполне очевидным выбором, но я оставил момент решения на потом, предпочитая сохранить возможность выбора как можно дольше. Джонас на лето снова в Танзанию отправится, а потом в Университет Чикаго, где и будет писать диплом. Лиз отправится в Беркли, на курс литературы эпохи Возрождения. Стефани вернется в Вашингтон и станет работать в фирме, консультирующей политиков. Церемония выпуска случится в первую неделю июня. Мы оказались вне времени, в цезуре между тем, чем наши жизни были и чем станут.
А тем временем вечеринки продолжались. Их было предостаточно. Беспорядочные пьянки, балы в строгих костюмах, гулянья в саду, где все пили джулеп из виски с мятой, а девушки расхаживали в шляпках. В моем заслуженном боевом смокинге, при розовом галстуке – он стал моей эмблемой – я танцевал под «Линди», «Электрик Слайд», «Хоки Поки» и «Бамп» в любое время дня и ночи. Я был либо пьян, либо с похмелья. Всякие часы триумфа имели свою цену. Впервые в своей жизни я вдруг понял, что уже скучаю по людям, с которыми еще не расстался.
За неделю до выпуска Джонас, Лиз, Стефани и я отправились на Кейп-Код, в дом родителей Лиз. Никто ничего не говорил, но было маловероятно, что мы еще вот так вчетвером соберемся в ближайшее время. На этот раз родители Лиз были там, они только что заехали в дом, открыв сезон. Я уже до этого встречался с ними в Коннектикуте. Ее мать, Пэтти, была в своем роде женщиной из общества, притворно вежливая и говорящая, едва открывая рот, а вот
