Господин этот, несколько раз поворотив головою в полутемной комнате, остановил взгляд свой на Иване, который, в свою очередь, с беспокойным интересом изучал его. Вид у вошедшего и правда оказался весьма претенциозным. Высокий рост, белоснежная кожа, а главное, бородка модного ныне фасона, черная до синеватого отлива, указующая на то, что владелец оной не служит. Такового изумительного цвета обычно бывает вороново крыло. Оглядев сидевшего напротив него Безбородко, вошедший усмехнулся весьма наглою улыбкой, показав при этом ровные и белоснежные зубы, и громким голосом сказал:
— Вы на меня так смотрите, сударь, будто, право, черта ждали увидеть и наконец увидели.
Иван сильно стушевался, опустив глаза и пробормотав что-то вроде «пардон».
— Хотя ничего удивительного в этом нет, — примирительно заметил господин, садясь на место, ранее занимаемое станционным смотрителем. — Здесь темно, как в подземном аду итальянского Данте. Что ж ты, братец, лучинку-то жжешь да свечки бережешь? — обратился он к вошедшему вместе с лакеем Колобродову.
— Так я последний огарок еще второго дня как изжег, — стал оправдываться тот. — Свечей не шлют, вот и сидим в потемках.
— Васька, — повелительным тоном обратился господин к лакею. — У нас там остались рождественские свечи, что я захватил из Венеции?
Лакей утвердительно кивнул головою, при этом презрительно скосив глаза в сторону Колобродова.
— Неси сюда, — распорядился господин.
Скоро комната стараниями лакея, с неизменным презрительным лицом суетившегося у стола, ярко осветилась. Безбородко во все глаза смотрел на невиданные в России восковые с золотыми разводами свечи, вылепленные в виде дворцов и гондол. Станционный смотритель подсел к развалившемуся на стуле господину в дорогой шубе, попивавшему уже чай, и, раскрыв тетрадь, попросил того представиться для проформы.
— Граф Григорий Александрович Драчевский, — объявил тот, поглядывая на смущенного Ивана. — Возвращаюсь в Санкт-Петербург из Баден-Бадена.
— Надо же, — неожиданно всплеснул руками Колобродов. — Из Баден-Бадена! Стало быть, в рулетку там играть изволили-с, граф?
Драчевский удивленно посмотрел на столь осведомленного смотрителя и, утвердительно кивнув головою, обратился к Ивану:
— А вас, позвольте поинтересоваться, сударь, как звать-величать?
И хотя граф старался употреблять обороты, более подходящие для просторечья, однако в тоне его сквозил французский выговор.
— Иван Безбородко, дворянин, — отрекомендовался Иван. — Возвращаюсь из Полтавской губернии в Петербург.
— Не из тех ли Безбородко вы будете? — спросил Драчевский. — Не приходится ли вам знаменитый екатерининский канцлер предком или родственником?
— Очень, очень дальним, — развел руками Иван, которому уже не раз приходилось слышать сей вопрос.
— А скажите, ваше сиятельство, — вновь обратился, дописав в тетрадь, станционный смотритель. — Как же это вы не паровозом-то из-за границы поехали?
Драчевский в упор поглядел на Колобродова, чье выражение было сама невинность.
— А потому, братец, что я не люблю на железке ездить, — ответил он.
Странным нашел Безбородко и это простонародное название железной дороги, употребленное в разговоре Драчевским.
Лакей меж тем внес в комнату дорожный кофр и начал вынимать из него и расставлять на столе перед графом приборы, тарелки и всякую закуску.
— Не побрезгуйте, сударь, — обратился граф к Безбородко. — Составьте компанию. Прошу вас.
Ивану ничего не оставалось, как присоединиться к Драчевскому. Плотно закусив, граф угостил молодого человека превосходным коньяком, угостился сам и только после этого объявил лакею, чтобы тот приказал кучеру собираться.
— Метель, я думаю, уже утихла.
Станционный смотритель выглянул в оконце и подивился. Метель действительно сменилась полнейшим затишьем природы. Небо расчистилось так, что выглянули месяц со звездами, заставив снег в темноте заблистать синим и желтым.
— А что же вы? — спросил граф у Ивана. — Ждете?
— Да, — признался тот. — Жду оказию. Прошлая меня сюда довезла и тотчас назад, в самую что ни на есть бурю укатила. Ямщик, собственно говоря, приезжал за каким-то государственным указом. И меня довез. Вот я и жду следующей оказии.
Драчевский чрезвычайно внимательно оглядел молодого человека, словно что-то прикидывал, а после сказал:
— Ежели желаете, то можете составить мне компанию до Петербурга.
— А удобно ли это? — заволновался Безбородко.
— Вполне. Я жду вас, — объявил Драчевский и вышел вон из комнаты.
Иван поспешно собирался, когда к нему подошел Колобродов.
— Знаете, сударь, я бы на вашем месте повременил с отъездом, — зашептал он ошеломленному Безбородко.
— Почему? — удивленно спросил тот, уже натягивая на плечи мужицкий армяк.
Станционный смотритель осторожно посмотрел на плотно закрытые двери и сказал:
— Поверьте, Серафим Колобродов знает, что говорит. Граф сей весьма странный тип. Едет из Баден-Бадена, однако про рулетку говорить отказывается, по виду и не проигрался вовсе. Да и поехал не паровозом. Видели, как граф от моего кушанья, что я из погреба достал, нос воротил? — неожиданно спросил он.
— Не приметил.
— А надо бы.
— А что такого в вашем кушанье? — удивленно спросил Безбородко, становясь посреди комнаты собранный и одетый в дорогу.
— Чеснок, — громко шепнул Колобродов прямо в ухо Ивану. — Я, знаете ли, все разносолье чесноком заправляю.
— Ну и что? — изумился до крайности такой ерунде Иван.
Он уже стал было думать, что станционный смотритель, будучи постоянно один, да еще и попивающий, по собственному признанию, водку, немного не в себе. На это же указывала и карта с изображенною на ней погребенной Атлантидой. Сие недоверие столь явственно отразилось на открытом и простодушном лице его, что Колобродов покачал головой:
— Эх, сударь. Да ведь это же вампир!
— Кто-о-о?
— Вурдалак. Упырь. Называйте как хотите, сударь вы мой, а очень уж наш граф смахивает на вампира. Зубы и кожа у него белоснежные, а волосы и борода черные до синевы. К тому же чеснока не переносит. Верный признак!
— Ну уж это вы загнули, — нерешительно заявил Безбородко, качая головой.
— Нет, может, я неправильно выразился, — торопливо заговорил Колобродов, боясь, как бы Безбородко не ушел, не дослушав. — Не вампир в прямом смысле этого слова. Но жизнь сосет, точно вам говорю,
