– Он вовсе не умер, напротив, свински здоров, защитил там у себя диссертацию, сущий вздор, приезжал полгода назад, показал жену… Девушка милая, но бестолковая, впрочем, это его дело. Доход от Рочестера принадлежит тебе пожизненно, а дальше – твоим детям.
– И что мне делать, как герцогине… Ричмондской?
– Научись носить платья по британской моде. Это искусство. У тебя будет целая команда статс-дам, они обучат тебя разным хитростям, одна из них – Милдред, вы с ней знакомы, она тебя уже ждет в Лондоне, будет при тебе чем-то вроде дуэньи… Знаешь, что такое дуэнья? О, а вот и наш капитан с бумагами.
С папкой в руках к ним спешил высокий парень в форме, наводящей на мысль о военных моряках.
– Добрый день, ваше величество, добрый день, ваше высочество. Извините за задержку. Чиновники.
– Здравствуй, Тони, – приветливо кивнул ему Ричард. – Мэриэтт, позволь тебе представить нашего капитана. Энтони Джонс, он валлиец, на сегодняшний день единственный капитан звездного флота на всю Англию… Тони, это леди Мэриэтт, моя внучка, герцогиня Ричмондская. Покажешь ей корабль.
– Буду счастлив приветствовать вас на «Британии», ваше высочество.
Мэриэтт почувствовала холодок между лопаток.
– Вообще-то по этикету не положено целовать руки принцессам, – сказал Ричард, – но сегодня, я думаю, мы можем отступить от правил. Мэриэтт, дай капитану руку.
Потрясенная Мэриэтт подняла руку, и звездный капитан Энтони Джонс, сняв свою военно-морскую фуражку, наклонился и эту руку поцеловал.
– У-у-у-у-у, – сказала Мэриэтт.
– Прошу на борт, – объявил капитан Джонс.
* * *Первый разговор состоялся еще на Земле, еще в достаточно давние времена. Речь зашла о нейропередаче, и Мэриэтт произнесла сакраментальную фразу, что-то наподобие «Через синапсы, с медиаторами, сигнал идет слишком медленно. Любой провод был бы быстрее». Ричард сказал «гм» и как будто призадумался, а потом заговорил в своей витиеватой манере – свободно, даже беззаботно лавируя между мыслями, не слишком беспокоясь об их связи:
– Я понимаю, к чему ты ведешь. Я, как-никак, твой научный руководитель, потрясающих открытий, правда, не совершил и уже не совершу, открытия – удел тридцатилетних, но, как говорится, я еще могу указать, где забить первый кол. Гистология – самое яркое доказательство афоризма, что опыт выше знания. Мэриэтт, ты уже сейчас блестящий морфолог, и моя обязанность подумать, куда тебе двигаться дальше. Я вижу, ты сама это чувствуешь, просто пока не осознаешь. Я вижу направленность твоего ума, твоих мыслей. В наше время морфология наука лишь постольку, поскольку она сравнительная морфология. Хотим мы этого или нет, мы все живем в русле ксенобиологии, от этого никуда не денешься. Наша с тобой специальность – медицина, сиречь патоморфология, и, естественно, у тебя возникает желание привлечь в свой арсенал – скажем, методов изучения или даже влияния – ксенобионтов. Увы, мне придется сразу охладить твой пыл. Попыток привлечь в медицину внеземные биологические механизмы – мембранные, биохимические, любые – таких попыток было несть числа, и ни одна не увенчалась успехом. Ни одна. Скажу проще – это не путь. То же и генные модификации – но это отдельный и длинный разговор.
Позволь предложить твоему вниманию иной вариант. Резервы организма громадны, чудовищны, надо лишь найти способ их запустить…
– Нейрокибернетика?
– Совершенно верно. Пока неясно, куда ведет эта дорога, но, по крайней мере, она есть. Известны серьезные достижения в этой области – они часто неоднозначны, но они существуют. У тебя чутье на всякую технику. Подумай об этом. Напиши-ка мне небольшой реферат на эту тему, возможно, сделаем из него статью…
Черновик статьи Мэриэтт закончила незадолго до смерти Салли.
– Вижу, вижу, куда ты клонишь, – сказал Ричард. – Электронные импланты. Этого многие хотели. Мозг в таком случае превращается в некое подобие карлойда… Но будет он размером со шкаф, а система жизнеобеспечения – с комнату, в которой этот шкаф стоит. Впрочем, лаксианцы умудрялись проделать это на человеке – и тот становился киборгом. Но как они делали – теперь вряд ли кто-нибудь расскажет. Может быть, тебе удастся разгадать их тайну? Пока что все попытки кончались неудачей… Говорят, секрет этих технологий знал один человек…
– Кто?
– Настоящего имени не знает никто, его называли Дикки Барселона, был он гений, наркоман и вообще человек сложной судьбы. Почитай его записи, может быть, сумеешь понять, что же он имел в виду…
– Ты его знал?
– Да, приходилось… Что ж, путь простой – выращиваешь культуру нервной ткани, помещаешь в электрохимическую ячейку, и вперед. Дегенерация наступает очень быстро, за ней – некроз, и кончено. Следи за изменениями, померь, понаблюдай, изучи во всех подробностях норму и патологию. Разбери свой предмет до тонкостей, и потом хорошенько подумай, в чем там может быть дело и как этому делу помочь. Ты должна знать анатомию и физиологию лучше, чем все анатомы и физиологи, на световом и электронном уровне. У тебя есть способности, как знать, вдруг ты добьешься успеха там, где другие отступили.
* * *У Мэриэтт, благодаря ее упорству и научному азарту, вслед за гистологией пошла цитология и микрофизиология нервной ткани. Как когда-то она на слух определяла конструкцию мотоциклетного двигателя и его скрытые неполадки, так же теперь она угадывала суть дела по пестрому, прихотливому рисунку гистологического среза под микроскопом или по таинственным кривым самописца, подключенного к незримым нанодатчикам.
И вот теперь, в Хэмингтоне, по коридорам которого Мэриэтт, боясь заблудиться, еще долго не решалась ходить без провожатого, на столе в дедушкином кабинете она увидела три высокие стопки, как ей показалось вначале, потрепанных книжек.
– Перед тобой раритет раритетов, – сказал Ричард. – Это знаменитые «сафьяновые тетради» Дикки Барселоны. Разумеется, здесь не все, сколько их точно, вообще никто не знает, вдобавок значительная часть опубликована, да еще с комментариями, но вот это – оригиналы. Подлинники. Теперь такая же ценность, как старые конверты с записями Эйнштейна… Бери, они твои. Милли, вон тележка, отвези это в кабинет доктора Мэриэтт. Читай и вникай. Вдруг увидишь то, чего не увидели другие.
И окостенелая от горя Мэриэтт начал читать. Не исключено, что именно сумеречное состояние души отчасти помогло ей проникнуть в логику великого безумца.
Первым открытием стало то, что она научилась разбирать почерк Дикки. Это считалось практически невозможным, поскольку тот во многих случаях обходился вообще без букв, рисуя темпераментные синусоиды с одному ему понятными крючками и выкрутасами завитушек. Но Мэриэтт, похоже, понимала этот стиль интуитивно и вскоре вышла в признанные эксперты. Вторым ее важным достижением стало то, что она разобралась в смыслах. Фокус в том, что Барселона не признавал официальной терминологии и сплошь и рядом изъяснялся на изобретенном им самим тарабарском языке, полном загадочных словесных уродов. Мэриэтт в скором времени уже свободно ориентировалась в этом чудаковатом мире, и эти
