– Ты это всё к чему? – спросил Уно, дослушав сказку до конца.
– К тому, приятель, что вредное это дело – ворчать и хмуриться без конца. Вы который день словно на кладбище – диву даёшься.
– А ты всё веселишься, как безумный! Вот погоди, посадит тебя Лоухи, хозяйка Похъёлы, на лопату да в печь засунет! – проворчал хяме.
– А я руки-ноги растопырю и в печь не пролезу! – не растерялся Кауко.
Однако имя Лоухи заставило потупиться даже балагура-саво. Все слышали о могучей и грозной колдунье, царствовавшей в северных краях, всем было известно, что нрав ее коварен и жесток. Никто из ныне живущих в землях Калевы не видел Лоухи своими глазами, иные даже сомневались, есть ли она на самом деле. Но здесь, на маленьком клочке земли посреди Туманного моря вера во все небывалое и страшное становилась сильной как никогда.
– Нам здесь радоваться нечему, – назидательно сказал Уно.
– А тому, что лодка у тебя добротная? – вступил Антеро. – Который день сквозь Туманное море, как нож сквозь масло, а всего четверо ведут. Хаживал я и с викингами, и с венедами на больших ладьях, есть с чем сравнивать. Тому, что остров подходящий сыскался, греемся себе да говорим мирно – нет бы болтались в море, как щепки! Да тому, наконец, что оставил ты крепость, и не на тебя теперь ворчат тервасканто!
– Уж не припрятан ли у тебя за пазухой сварливый кусочек Хяменлинны? – шутливо спросил Кауко. – Если припрятан – бросай сей же час в костер, гори он синим пламенем! Не пригодится!
– Раз уж заговорил про крепость, – кузнец встал и прошёлся вокруг костра, разминая ноги, – послушай, что я скажу. Нельзя такие вещи забывать. Чтобы как придёт Хяменлинне конец, не было впредь соблазна повторить эту дурную затею себе во вред!
– Всё так, – кивнул рунопевец. – Только такую память хранить надо умеючи – от сердца подальше. Старая досада – она для человека вроде как ржавчина для железа – уж тебе ли не знать?
– Знаю. Что угодно источит, дайте срок!
– Вот-вот. Так лучше пусть старая беда в прошлом останется, а новое дело затеем еще лучше прежнего!
– Иным тяжко бывает на чужбину идти – семью оставлять, – продолжил Кауко. – Так нам и это не грозит: что Уно, что я – отрезанные ломти. Меня в Савонкоти еще с полгода никто не хватится. А у тебя, Антеро, семья есть? Ты, как-никак, старший из нас!
– А откуда я, по-твоему, взялся? – строго спросил карел. – На родовом карсикко, что ли, вырос, как шишка, да на землю по осени соскочил?
– Да не о том я, – не отставал саво. – Своя семья, где ты за старшего? Дом свой, жена?
– Что тебе с того? Лучше руну послушайте, – внезапно предложил Антеро, доставая из кожаной котомки кантеле.
Проверив струны, карел наиграл несколько простых мелодий, которые затем сплёл в новую – неторопливую, мерно звенящую высокими звуками. Так не шумит множество капель дождя, пенящего спокойную гладь озёр и заставляющего деревья шуметь – нет, так падают одна за другой капли с сосулек, постепенно пробивая скопившийся за зиму снег. Капелью зазвенело в ложбине кантеле, до глубины души пробирая товарищей рунопевца. И Антеро запел:
Вышел старый Вяйнямёйнен,Стал на лодочную пристань,Взял он удочку тихонько,Осмотрел он тихо лески,Вот грести он сильно начал,Лодку к острову направил,На мысок туманный вышел,Приготовился к уженью,Стал удить, таща за леску;Медь удилища дрожала,Серебро шуршало в леске,И в шнурке шумело злато.Рассветать на небе стало,Зорька утренняя вышла,За крючок схватилась рыбка,За крючок железный – сёмга.Тащит он ту сёмгу в лодкуИ на дно кладёт тихонько.Пристально глядит на рыбку,Говорит слова такие:«Удивительная рыбка!Никогда таких не видел,Сиг столь гладким не бывает,Не пестреет так пеструшка,Щука – та не столь седая,Чешуи у щуки больше,Эта ж рыба – точно сёмга,Точно окунь вод глубоких».Вынул старец нож из ножен,Распластать хотел он рыбкуИз неё чтоб сделать завтрак,Закусить пораньше ею.Вдруг из рук скользнула сёмга,В море бросилася рыбка,С края лодки красноватой,Из ладьи широкой Вяйнё.Подняла из волн головку,Правым боком показаласьГоворит слова такиеИ такие речи молвит:«Ой ты, старый Вяйнямёйнен!Не затем я вышла в море,Чтоб меня, как сёмгу, резал,Из меня готовил завтрак.Для того я вышла в море,Чтобы курочкой спокойнойНа руках твоих садиться,Быть всю жизнь твоей женою,Чтоб тебе постель готовить,Убирать твоё жилище,Печь тебе большие хлебыДа медовые лепёшки,Подносить и кружку пива,Угощать тебя, чем хочешь.Я совсем не сёмга моряИ не окунь вод глубоких:Я девица молодая,Имя Велламо дано мне;Ты меня искал так долгоИ желал в теченье жизни.Ох, старик ты неумелый,Вяйнямёйнен безрассудный!Не сумел меня поймать ты,Дочь единственную Ахто».Не придёт она обратноНикогда в теченье жизни.Быстро в волны погрузилась.Вниз, к каменьям полосатым.Старый, верный ВяйнямейненТащит сети через волны;Через бухты, чрез заливы,По воде спокойной тащит,Тащит чрез лососьи рифы,Через Вяйнёлы потоки.По бездонным глубям моря,Чрез лапландские заливы.Много всяких рыб поймал он;Но из рыб, живущих в море,Не поймал он милой рыбки,Той, о ком он только думал[40].Рунопевец оборвал игру и умолк, едва не выпустив кантеле из рук – казалось, что он просто не может петь дальше.
– Так красиво и так печально, – задумчиво проговорил Уно.
– Ты не пой такого больше, – сдавленным голосом попросил саво. – Того гляди, сердце разорвётся. Кто сложил такую руну?
– Я, – ответил Антеро.
Больше в тот вечер он не проронил ни слова.
* * *– Ладья! – в ложбину кубарем скатился Тойво, стоявший в дозоре. – С севера, большая!
– Пойдём посмотрим, – поднялся Антеро.
Взойдя вместе с племянником на высокий берег, рунопевец вгляделся в море – там мелькало, то появляясь, то исчезая среди пенных гребней, длинное судно с высоко поднятым носом.
– Дело худо, – сказал Антеро, вернувшись к товарищам. – Сюда идут викинги.
– Тьфу, пропасть! – выругался Уно. – Их только не хватало!
– Ладно, посмотрим, что они делать будут, – рунопевец подхватил рогатину и сунул за пояс секиру. – Хвала богам, наше укрытие с моря не видно.
Путники поспешили наверх – осторожно, стараясь не шуметь и укрываться за деревьями, они встали над берегом, откуда был хорошо виден чужой корабль, уже успевший приблизиться к острову.
Тойво прислонил дротик к сосне и проверил тетиву лука, Кауко уже зарядил самострел, Уно сжал в руках секиру, сделанную наподобие норманнской – способную рубить и колоть. Насаженная на длинное древко, она не уступала в росте своему хозяину.
– Если захотят пристать к этому острову, – шепнул Уно, обращаясь к
