Она и в халате была царственна.
Дашкова, всхлипывая и приседая в книксенах, как заведённая, пятилась задом к двери.
В приёмной прохаживался генерал-полицмейстер Петербурга Рылеев. Безбородко, усаживаясь за стол и перебирая бумаги, сказал:
— Так вы поняли, что приказ о предупреждении пожаров следует отменить? Можете идти.
— Не примут-с?
— Нет. И лучше не показывайтесь на глаза.
Из кабинета вылетела пулей Дашкова, размазывая слёзы. Безбородко молча указал на неё полицмейстеру. Тот кивнул и откланялся:
— Честь имею!
Глядя ему вслед, Безбородко вспомнил, что ещё надо наказать этому болвану, и, когда тот уже был в дверях, крикнул:
— Айн момент! Государыня наказали ещё найти мастера и изготовить чучело из Сутерленда. Хоть и собака, а чучела достоин.
— Из Сутерленда? — Полицмейстер сделал шаг назад. — Уж собака-то он собака, но чучело...
— Устного приказа государыни тебе мало?
— Слушаюсь... ваше сиятельство.
— Откуда про сиятельство узнал?
— Служба-с... — Полицмейстер развёл руками и удалился.
— Подслушивал, мерзавец...
13
Когда швейцар открыл дверь и попытался снять с Потёмкина шинель, он устало махнул рукой: отвяжись. Прямо у парадных дверей сел на скамью для слуг. Швейцар, поняв, что в нём не нуждаются, скрылся в своей каморке. Лишь две свечи, отодвигая мрак, горели, вправленные в фонари, выхватывая из тьмы обнажённые мраморные фигуры и ряд белых ступеней, уходящих во тьму. Потёмкин сидел обессиленный и разбитый, явно не желая двигаться. Он поднял меховой воротник шинели, сунул кисти рук в рукава, будто в муфту, свесил голову, и пряди волос закрыли лицо. Потому и не заметил, как бесшумно и быстро скатилась по лестнице юркая фигура Санечки. Он вздрогнул, когда она опустилась перед ним на колени и, прижавшись щекой к сукну шинели, тихонько сказала:
— Пришёл наконец, а я уж чего не передумала.
— Кой чёрт меня возьмёт, — безразлично буркнул он.
— Ты на безумца был похож, когда выскочил от своей коронованной шлюхи.
— Тс, дура, её не трожь.
— А она щадит тебя? Весь двор в радости: конец Потёмкину, — не щадя дядечкиного самолюбия, сказала Санечка.
— Послал бы я их всех — знаешь куда?
— И её тоже! — с восторгом подхватила Санечка.
— Ты опять? Прибью...
— Слава Богу, заговорил по-человечьи, — оживилась она. — Поднимайся, идём. Фу, вонюч, где тебя только черти носили... Ждала, ждала, решила: не придёшь сегодня, конец, пошлю гарбуза.
— Какого гарбуза?
— Отказ Браницкому. Он объяснился со мной, взамуж предлагает.
— Да ну? Ох, Санька, ох, дьяволица, обкрутила-таки коронного! — Потёмкин засмеялся, прижал Саньку к себе.
— Нашёл чему радоваться. — В голосе её послышались слёзы.
— А тебя, бесприданницу, графья каждый день в жёны зовут? Притом не завалящий какой, один из богатейших, гетман польской короны! Ты ж будешь одной из первых дам при дворе круля Станислава.
— Нужны мне они... Я тебя, Гришенька, люблю и никуда не уйду.
— Дурашка ты моя милая. — Потёмкин поцеловал Санечку в голову. — Я ж обвенчан с Екатериной, кто ты при мне?
— Люблю, и всё.
— Люби и дальше, кто мешает. Схочется увидеться — далеко ль Варшава от Москвы? Да и он, похоже, больше в Москве обретаться будет.
— Не хочу я так.
— Теперь слушай внимательно: гетман говорил мне о намерении своём, он видит в браке факт политический, а не только семейный. Сплетя две наши фамилии, мы свяжем Польшу и Россию. Императрица знает об этом, даст приданое и пожалует статс-дамой.
— Это правда?
— Браки совершаются не на небесах, а при дворах.
— Ну вас всех к чёрту, обманщики! — Санечка вырвалась из объятий Потёмкина, крикнула: — Ванну и пузырь со снегом я велела приготовить.
Каблучки застучали по ступеням.
— Санька, не дури!
В ответ громко хлопнула дверь.
Две каменные бабы склонили обнажённые телеса над ступенями, словно подслушивали да не успели разогнуться.
Потёмкин свежий и выбритый сидел в халате на любимом диване и разравнивал пятерней волосы. Вошёл камердинер Захар, грек, вывезенный из Таврии, внёс на подносе бутылки со щами. Потёмкин не стал наливать в стакан, потянул из горлышка, крякнул, распрямил суставы, вознамерясь лечь.
— Немного одеваться, ваша светлость, — тихонько сказал Захар.
— Отстань, Захар, а то обратно в Таврию ушлю, под турка.
— Сегодня царица ждёт. Пакет прислала. Добрая, видно. Если бы злая, то буди срочно. А так — если спят, будить не велено.
— Где пакет?
— Вот.
Потёмкин прыгнул к столу, нетерпеливыми пальцами взорвал плотную обёртку — она не поддавалась, сломал сургуч, разорвал нитки прошивки, выхватил рескрипт, склонив голову по-птичьи, быстро прочитал и закричал:
— Шампанского! Звать всех сюда!
Санечка, Розум, Матти, лакеи, девчушка благородного вида — Потёмкин глянул: где-то встречались? — словом, все наличные явились без задержки. Потёмкин, сунув пакет, точнее, бумагу, крикнул:
— Прочитай! Монаршья воля, — а сам стал, как на параде, горделиво вскинув голову, и велик был в стати, и смешон, облачённый в халат и исподние.
Тимофей всё подряд читать не стал, а, пробормотав скороговоркой какие-то начальные слова, возвестил:
— Государыня изволили пожаловать его светлость фельдмаршалом и президентом Военной коллегии.
— Благодарю вас, полковник Розум!
Тимошка изумлённо посмотрел на Потёмкина: спятил?
— Всем шампанское, а мне шинель и сапоги, быстро!
— Мундир бы, штаны, — сунулся Захар, но Потёмкин уже мчался к дверям.
— Приказы императрицы надо исполнять незамедлительно! — крикнул он на ходу.
Санечка держала в руке бокал, и слёзы капали в шампанское.
Новости во дворце — кого? куда? когда? — узнавались мгновенно. Перед мчавшимся фельдмаршалом расступались, кланялись ему_подобострастно и униженно.
Один парик придвинулся к другому:
— Явился, аспид. Теперь держись!
— Завадовского из спальни помчался вышибать!
— Панина в отставку?
— Готовить рекрутов к войне...
— Подати выжимать поболее...
— Тшш... разговорились.
Парики раздвинулись и исчезли.
Завадовский что-то торопливо перебирал в шуфлядке комода.
Потёмкин влетел, гаркнул:
— Вон!
— Камешки только заберу свои...
— Ничего твоего тут нет. — Он сгрёб Завадовского за воротник и выкатил за дверь со свистом, башмаки скользили по паркету, ровно санки по накату.
Оглянулся, увидел комнатные туфли. Брезгливо взял двумя пальцами, кинул за дверь. Крутнувшись, побежал в покои императрицы, благо через комнату всего. Влетел в кабинет, стал на одно колено:
— Ты звала, мать, я пришёл!
Заведующие и хранительницы кинулись в разные стороны, как жабы из пруда, коли кинуть камень.
Екатерина стремительно поднялась навстречу, он распахнул шинель и принял желанную к сердцу.
— Катерина... мама... солнышко моё...
— Гриша, Гришенька, папка наш... — Она приложила его руку к своему животу. — Прости нас...
— Уедем сегодня, сейчас... в лес... к нам...
14
Вывеска над парадным особняка с зарешеченными окнами гласила, что здесь живёт банкир двора ея императорского
