— Не спешите, господа, — хохотнул Безбородко. — То ли ещё увидите.
Послы прикусили языки.
С королём польским произошла неловкость. Когда Потёмкин возгласил: «За здоровье короля польского Станислава», — и все выпили, отгремели салюты и просияли фейерверки, Понятовский поднялся и разъяснил бестактно и не к месту:
— Я хотел бы присутствовать здесь не в качестве суверена другой страны, а как старый и добрый друг Екатерины Великой Станислав Понятовский.
Мамонов со звоном бросил ложку в тарелку, встал и вышел. Потёмкин удивлённо воззрился на Понятовского. Над столом пронёсся шёпот. Екатерина поднялась:
— Господа, я дурно спала эту ночь и хотела бы уйти на покой... Веселитесь без меня.
Хмель, видимо, вовсе ударил крулю в голову — а может, и страсть, не будем судить поспешно. — Понятовский тоже встал.
— Позвольте проводить вас... — Он беспомощно зашарил по скамье, пытаясь найти шляпу. — Вот только шляпу найду.
Екатерина насмешливо крикнула:
— Шляпу пану Станиславу!
Нарышкин сунул свою.
Взяв её, Понятовский попытался отшутиться:
— Когда-то вы подарили мне шляпу получше.
— Вы имеете в виду престол, пан Станислав? — вполголоса сказала она. — Но на нём сидят, а шляпу носят на голове. Григорий Александрович, вверяю вам судьбу гостей.
— Можете надеяться, — ответил Потёмкин, стоя на шляпе Понятовского — её, оказывается, давно гоняли ногами под столом. — А теперь, господа, — поднял бокал Потёмкин, — я предлагаю тост за великого воина, фельдмаршала России, графа Румянцева...
— Виват!
Салют. Залп. На палубе Понятовский умоляюще сложил руки.
— Като, умоляю о свидании. Нам есть о чём поговорить.
— Вы и так сказали достаточно, Ваше Величество, перестаньте разыгрывать влюблённого, ни вы, ни я уже не молоды. И не шлите дурацкие письма, не делайте меня посмешищем. Да и о себе подумайте. Шляхта бунтует, а король маргаритки нюхает да предаётся мечтам... Вам письма могут стоить не только короны — головы. Дождётесь янычар в Варшаве — Радзивилл сидит под дверьми у султана турецкого, призывая турок наказать Варшаву и Москву. Спокойной ночи, и возвращайтесь домой.
— Ваше Величество...
Екатерина глянула остро и неприязненно.
Залп. Фейерверк.
Из полутьмы выступил Мамонов и, ни слова не говоря, взял Екатерину под руку, повёл за собой.
У сходен дежурный гвардеец подал его величеству руку. Понятовский скинул шляпу и швырнул во тьму. Во второй половине надстройки на белой шторе появился силуэт Екатерины, она распускала волосы. Её закрыла мужская тень.
Из салона вышел Потёмкин. Оглядевшись, подошёл к окну Екатерины, в этот миг там, внутри, погас свет. Потёмкин поднял было руку, желая постучать, но передумал и тихо ушёл прочь. Вернулся в салон.
7
Луна купалась в быстрых струях Днепра.
Потёмкин, устало волоча ноги, вошёл в свой салон и остолбенел: на софе, подобрав под себя ноги, уютно свернувшись, сидело некое кудрявое существо и перелистывало страницы книги, разглядывая картинки. Увидев Потёмкина, вскочила, подбежала лёгкими шагами, кинулась на шею.
— Дядечка Гришечка, здравствуй! — И поцеловала в губы.
Потёмкин ошалело смотрел на неё, соображая: кто? Высвободив губы от очередного поцелуя, пробормотал:
— Постой... постой... никак Варька? Варютка!
— Варютка, Варютка, — подтвердила она.
— Ах ты, добрая душа, вспоминаю, где видел... Не только хлебушком странника приветила, но и сала не пожалела.
— Какого странника? — наморщила она лоб.
— Да не важно... Откуда ты взялась?
— С поездом царицыным. Санька, отъезжая в Варшаву, велела быть при тебе, заботиться и любить.
— И любить? — игриво спросил Потёмкин. — Это как же?
— Ой, не знаешь, как любят... Сколько раз махался, не счесть, пожалуй...
— Цыц, дурочка, не дай бог, услышат, донесут царице, голову открутит.
— Она тоже велела заботиться и любить... Он, говорит, единственный для меня на всём свете.
— Единственный... — горько улыбнулся Потёмкин.
— Правду бают, что она жена твоя?
— Царственная супруга, — с печалью выговорил Потёмкин.
— Жена, супруга — какая разница? Почто же она волочится за этим дылдой Мамоновым?
— А это уж не твоего ума дело. — Он легонько щёлкнул её по носу.
— Вот дурища, — с пренебрежением сказала Варютка. — Мне б такого мужа, я б его в платочек завернула и тут всегда носила. — Она показала около сердца, взяла руку Потёмкина и приложила к этому месту.
— Так любишь?
— Санечка сказывала, сколь нежен ты и добр... А меня любить станешь? — Она впилась ясными и чистыми глазами в его чёрный лик, отвела со лба прядь и поцеловала мёртвый глаз.
Этот миг решил всё. Её сочувствие ударило по сердцу, оживило его. Он обнял племянницу вовсе не с родственной нежностью.
— Варька, Варютка... жавороночек мой...
— Гришенька, великан мой добрый...
Екатерина, окинув голову и плечи плащом, прошла на потёмкинскую галеру, приблизилась к каюте. За дверью ворохнулся женский смех. Она повернулась и медленно шагнула во тьму.
Дежурный офицер стоял как изваяние.
8
В большой палатке-шатре собралась знатная компания — императрица, Потёмкин, Безбородко, Мамонов, послы, Иосиф, Суворов, Румянцев, де Линь, другие генералы.
Барабаны играли «честь».
Суворов подошёл с указкой к карте, подвешенной на двух кольях.
— Будет представлен наступательный бой. Наша конница, пехота. Противник тож, голой рукой не возьмёшь. Заметьте: наша пехота не в каре. Каре — вздор! Пехота в четыре линии. Конница в тылу. Трубы, барабаны, сигнал, бой. Артиллерия из глубины — «бах»! Да не по одной пушечке по всей линии, а вся в одном месте. Кулак. Где — противник не знает. Бах! — ад в стане противника, дыра в обороне. Пехота размыкает ряды, кавалерия в прорыв, удар в разные стороны. Противник окружён. Пехота скорым маршем закрепляет успех. Всё. Виктория. Ура!
— Вот гений, который прикидывается дурачком, — шепнул Сегюр Кобенцлю.
— Он попирает классический прусский строй. Так нельзя победить.
Император Иосиф тоже обратил внимание:
— Нечто новое в тактике? — Он обратился к де Линю.
— Опробировано в прошлой турецкой войне, Ваше Величество.
— Отказ от прусской военной доктрины, не так ли? — Это уже к Кобенцлю.
— Полный и бессмысленный. — Кобенцль попал опять пальцем в небо.
— А русские прусских всегда бивали, господин посол, — ответил Суворов. — И нынче побьём. Прошу в поле, господа. С Богом, — махнул он трубачу, и тот заиграл атаку.
Когда генералы покидали палатку, Екатерина придержала Потёмкина.
— Мне не даёт покоя авантюристка, именующая себя дочерью Елизаветы. Покамест подолом мела паркеты в Германии и Париже, мирилась я. Бог с ней, дурочкой... Но вот доносят мне, что нынче, окружив себя мятежной польской шляхтой, льнёт к Алёхину. Орловы вовсе мне не друзья... Меж дворами Европы пущено подложное завещание Елизаветы, поляки ладят посольство к султану в поддержку самозванки.
— Напрасно, Катерина, ты грубо
