Мурзы важно молчали и пили чай. Заиграла музыка. Лакеи внесли и поставили перед каждым по золочёному сервизу. Глаза у гостей радостно вспыхнули, но лишь на миг. Они продолжали пить чай. Екатерина и Потёмкин потели вместе с ними. Мурзы разом перевернули чашечки дном кверху и встали. Лакеи тотчас же подхватили подарки и стали рядом с ними.
— Великая царица, мы верим тебе. Мы ещё раз узнали мудрость ума твоего, узрели чистоту души, коль ты доверяешь драгоценную жизнь свою нашим нукерам. Ни один волос не упадёт с головы твоей и всех урусов на нашей земле. Обычай гостеприимства священен.
Неуёмный жалобщик вставил своё слово:
— Когда свершится казнь над осквернителями купальни, ты, о добрейшая из добрых, пришлёшь нам головы казнённых?
— Согласно обычаю предков они должны быть захоронены в родной земле, но я приглашаю тебя, почтенный человек, приехать в Петербург, чтобы увериться в твёрдости моего слова.
Мурзы раскланялись и пошли к выходу. Жалобщик задержался и, показав на ковёр под ногами, что-то сказал, толмач перевёл:
— Почтенный Акрам Ходжа очень похвалил ковёр.
— Я пришлю его почтенному Акраму Ходже.
10
На востоке громоздились горы, а здесь, где пролегал путь царского поезда, земля была лишь всхолмлена. Строй нукеров окружал Екатерину и Потёмкина, ехавших верхами. За ними под охраной русских солдат двигались Мамонов и обильно потеющий Нарышкин, дальше свита, генералы. Кобенцль и австрийский император Иосиф резвились, пуская коней по холмам. Солдатский караул, замыкающий колонну, возглавляли Сегюр и Фитц-Герберт в капральских мундирах вместе с другими младшими офицерами.
Там, где дорога позволяла, показывали свою удаль джигиты, бешено крутились дервиши. Пыль, жара, визгливые голоса дудок, удары бубнов. В одном из распадков дорогу перегородила цепь конников. Встревоженно блеснул глаз Потёмкина, рука потянулась к седельному пистолету. Но над головами вершников всплеснуло российское знамя.
И всё же Потёмкин буркнул:
— Шла бы ты в карету, Катерина.
— Боишься?
— Жду выстрела из-за каждой горушки.
Конники мчались вскачь. Уже стали различимы русские мундиры.
Один из подъехавших представился:
— Контр-адмирал Ушаков, здравия желаю, Ваше Величество.
— Или я тебя не знаю, Федя, что так официален? Долго ль нам биться в седле?
— Горушку перевалим и будем на месте. Как раз к темну.
В сумерках поднимались к шатру по ступеням, вырубленным в ракушечнике. Вошли как в сказку — коврами укрытые стены, золочёные канделябры, белые крахмальные скатерти, хрусталь, изящная посуда. Свежий ветерок колыхал бахрому отделки.
— Уф! — Екатерина сбросила за спину плащ, подхваченный матросом, встряхнула головой, распуская волосы, и они прокатились волной по спине.
Пробежали с тазами и полотенцами матросы, давая умыться.
— Прошу к столу, — позвал Ушаков.
Екатерина оглядела стол — накрыто как-то чудно, с одной стороны, кресел нет. Пробежали за спинами легконогие матросы, расставляя бокалы с шампанским. Ушаков и Потёмкин переглянулись и разом погасли все свечи, упал громадный ковёр — и перед глазами открылась дивная картина: вдоль лунной дороги стояли лучом к горизонту большие и малые корабли, стайками сгрудились суда вспомогательного флота. Гости онемели от восторга.
Закричали «ура!», зааплодировали. Над морем раздался пушечный залп. Взлетела зелёная ракета, залп. Ещё залп, ещё — сто один выстрел. Ушаков вскинул ладонь к шляпе:
— Черноморский флот ждёт ваших повелений, государыня!
На склоне тёмной горы засветился вензель «Е-Н». Брызнули разноцветные гроздья салюта.
— Я поздравляю вас, адмирал. Я поздравляю вас, князь Потёмкину Таврический. — На глазах Екатерины были слёзы радости и восторга, она выпила бокал и расцеловала Потёмкина.
Гости толпились у стола.
Подошёл Иосиф:
— На Днепре мы славили Екатерину Великую, сегодня славим Россию великую. Ваше здоровье. Виват!
Сегюр сказал Потёмкину:
— Пожалуй, король даст мне отставку.
— За что?
— За то, что проморгал тебя, великий мой друг, и поверил в «потёмкинские деревни».
— На дуэль бы вызвать тебя, шелопая... За оскорбление неверием.
Фитц-Герберт делился мыслями с Кобенцлем:
— Турецкому флоту конец, а море Чёрное стало снова русским.
— Конец и вашей блокаде Америки, у России теперь есть чем прикрыть своих купцов.
— И союзу Пруссии с Россией конец, начнётся южный вал российской политики.
— Война с турками?
— В союзе с Австрией.
— Освобождение Балкан?
— Ваше здоровье, капрал... — Они выпили.
— Господа, у нас конференция или бал? — воскликнула Екатерина. — Музыку! — Заиграл оркестр, Екатерина пригласила Потёмкина. Обняв, шепнула: — Сегодня твой триумф, папа.
Он нежно, сколь дозволено приличием в танце, прижал её к себе.
— Как там моя Потёмочка?
— Уже танцует. Почему твоя, а не моя?
— Ежели б парень, наследник.
— Престола? — спросила она лукаво.
— Мы же обвенчаны...
— Не воспаряйте, князь. У претендентов в России горькая судьба. Пусть уж лучше Потёмочка...
— И то верно.
— А что Маттея я не вижу?
— Он на полпути в Неаполь, — усмехнулся Потёмкин. — Ещё бы куда Мамонова сегодня услать.
— Отправлю на судах порядок проверить, — лукаво улыбнулась она.
Он закружил, завертел её под музыку и залпы фейерверков в звёздном южном небе.
11
Они ехали как в лучшие времена — вдвоём. Лишь вдалеке, то тут, то там, маячили фигуры конвойных, в степи далеко видно. Екатерина пустила коня в галоп.
— Догоняй!
Потёмкин не без труда нагнал резвящуюся царицу, обнял, не сходя с коня, она прижалась, ласково тронула всё ещё густую овчину волос:
— Ты сильно изменился, Гриша.
— Постарел?
— Стал жёстче и суровей.
— Тоскую, Катя... К тебе хочу, в Россию... Края тут неласковые...
— За чем же дело стало, отзову.
— Нет уж, тут судьба моя... — Он посмотрел туда, где пробивалась полоска зари. — Хочешь посмотреть нечто?
— Хочу.
Пришпорили коней, объехали один холм, второй и остановились пред третьей горушкой. Она стояла, трепеща огоньками-светлячками.
— Что это? — удивлённо спросила Екатерина.
— Курган славы и скорби.
Потихоньку стали подниматься. Склоны были засажены молодыми топольками, возле каждого — свеча. Дорога вела к небольшой капличке с маковкой-луковкой купола. Потёмкин спешился, помог сойти Екатерине. Открыл ключом дверцу, запалил свечи. Внутри был сооружён небольшой алтарь, стены расписаны ликами святых.
— Сам расписал?
— Сам. В память о смоленцах, рязанцах, владимирцах, псковичах, нижегородцах, вятичах... о всех русских, кто смерть
