Потёмкин подскочил к ней, схватил за плечи.
— Екатерина, одумайся, что плетёшь? Тебе Мамонова мало?
Императрица дёрнула плечами.
— Пусти, кофе убежит... Не мне Мамонова мало, а ему меня мало, лепится к Нарышкиной. Кому охота спать со старой бабой из ночи в ночь. — Она всхлипнула, подавляя рыдания, но слёзы побежали. — Я каждую ночь встречаю сомнением, что буду брошена... и вновь останусь одна... а они соберутся опять, эти тени... И за тебя боюсь... Думаешь, я забыла ту стрелу в капличке, когда-нибудь она найдёт тебя. Или кинжал. Как мне без защиты?.. Лишь ты — надежда и опора...
В чём, в чём, а в умении затронуть чуткие струны души Екатерине отказать было нельзя. И Потёмкин попался.
— Ты хочешь, чтоб я кинул всё и лёг у твоей постели? Как пёс?
— Да, может быть, и так! Ты вроде и есть, и вроде нет тебя. Опять соломенная вдова...
— Сейчас, когда я зрю уже стены Цареграда и купол матери церквей Софии, бросить всё? Нет, нет и нет! Прошу, Екатерина, прошу, пожди годок, ну, два... На этот раз не устоять османам, и мы загоним их в пределы Азии, мир принесём в Элладу, освободим славян, — воспалясь разумом и сердцем не говорил — декламировал Потёмкин. — И внук твой Константин воссядет на престол Константинополя. Дух православия вознесётся над миром.
— Ой, кофе убежал. — Детский голосок был пронзителен и тонок.
Потёмкин вздрогнул, огляделся.
— Кто это? Неужто дочку привела?
— Нет, Гриша... Пажик, Васенька Оболенский. Он каждое утро на службу является ко мне. — Из-за спинки кровати высунулась детская рожица, вся в кудряшках. — Иди, Васенька, погуляй.
— А вы не будете плакать?
— Я и не плакала, тебе так показалось.
— Да, показалось, Ваше Величество. — И Васенька чинно прошествовал к дверям, этакая крохотуля в мундирчике Преображенского полка со знаками различия сержанта и шпажонкой на перевязи.
— А наша дочь... не звана ко двору?
— Мала ещё, в пансионе.
— До свидания, Ваше Величество, до свидания, ваша светлость, — донеслось от двери.
— До свидания, князь, — с преувеличенным почтением поклонился Потёмкин и, оборотясь к Екатерине, спросил: — Здорова Потёмочка?.. Когда мы сможем навестить её? Ты давно была ли?
— Хочешь, сегодня поедем?
— У меня большой приёмный день... Часам разве к четырём освобожусь.
— Я буду ждать... А ночевать-то хоть придёшь?
Потёмкин промолчал.
5
Со скрипом отворилась тяжёлая дверь, и двое солдат с ружьями при штыках ввели в тёмную каменную пещеру-каземат тоненькое и маленькое существо в белом. Зарешеченное окно, койка, покрытая серым одеялом, стол, табурет, параша, в углу икона, лампадка. Гремя кандалами, княжна прошла на середину камеры, в недоумении остановилась.
— Зачем меня привезли сюда?
— Чтобы содержать, сударыня. Днём для услуг будет допускаться ваша горничная. Солдаты бессменно при вас для безопасности, — разъяснил полицмейстер Рылеев. — Вот-с для нужды, сударыня, сосудец...
— Но почему меня арестовали? Я ехала к царице.
— Не могу знать. — Рылеев чётко повернулся и вышел.
— Где муж мой, граф Орлов?
Голос потух меж каменными стенами. Солдаты стояли как истуканы.
Лязгнул засов, вошёл тюремщик, бросил на стол миску, ложку деревянную, поставил кувшин с водой, глиняную кружку.
— Дайте мне бумагу и перо, я стану писать протест императрице.
Ответом было молчание.
Тюремщик вышел.
Тараканова, помедлив, побрела к койке, забралась в неё с ногами, села в углу, сжавшись в комочек — маленький белый комочек, и застыла, глядя в сереющий рассветом кусочек неба, забранный в решётку.
6
Беседа носила вполне пристойный и дружелюбный характер. Потёмкин и генерал-прокурор Вяземский, пухленький, круглый, улыбчивый и голубоглазый дедушка с невинными прядками седых волос над ушами, сидели в креслах друг напротив друга. Вяземский, словно жалуясь, тянул фальцетом:
— Не от меня зависит сделать прибавку. Я сам предвидел, что она потребна будет, что набор двух рекрутов от тыщи душ мал...
Потёмкин, доверительно наклонившись, ласкал взором добренького дедушку.
— Поверьте, князь, сердечно чувствую ваши одолжения и труды и потому передаю на ваше рассмотрение вопрос о прибавке денег и людей на зимнюю кампанию.
— Конечно, кто мог предвидеть такую дороговизну... Пусть канцелярия ваша сделает новое исчисление и пришлёт.
— Две недели туда, две сюда, две отсюда, да ещё две тут — солдатики с голоду помрут. Мой доверенный, полковник Розум, дал вам исчисление. Где оно?
— Да-да... вовсе запамятовал... Я уж всей душенькой, на той неделе...
— Сегодня, батенька, сегодня.
— Можно и сегодня, коль вы просите. Пусть подпишут в Военной коллегии, я его превосходительству Мамонову, он императрице...
— Князь, я сам и есть Военная коллегия и к государыне вхож.
— Но где взять три миллиона?
— Четыре, батенька, четыре по исчислению. А где взять, вы знаете. Ваш предшественник Глебов не мог собрать в казну и двенадцати миллионов, а вы, приняв оный пост, все двадцать восемь выбили!
— Так то было, а ныне где взять?
— Там же, где взяли три миллиона, чтобы оплатить долги великой княгини... Ежели будет невыкрутка, не найдёте на войну потребных сумм, мы найдём другого генерал-прокурора, батенька, — всё так же мило улыбаясь, пообещал Потёмкин.
— То есть как? — Глаза генерал-прокурора округлились.
— Вот так, на побрякушки великой княгине нашли. — Потёмкин вынул из кармана горсть бриллиантов и стал пересыпать из ладони в ладонь, — и для Российского государства найдёте. Рад был видеть вас в добром здравии, князь. Указ через часик на подпись. Супруге мой поклон. — Он с чувством пожал руку Вяземскому.
— Премного счастлив, премного благодарен. — Вяземский кланялся, отступая к двери. — Указец сей момент...
— И о деньгах, и о рекрутах — два указа, два! — крикнул вслед Потёмкин.
Вяземский в приёмной вытирал пот.
— Лют? — кинулся к нему рослый генерал.
— Сатана, — выдавил из себя Вяземский.
Адъютант тронул генерала за плечо:
— Вас просят.
Генерал, перекрестившись, потянул дверь на себя. Остальные, человек пять, находившиеся в приёмной, сочувственно смотрели вслед. Вяземский, оглядевшись, всплеснул руками:
— Что же я стою? — и опрометью кинулся вон.
Генерал стоял, вытянувшись столбом, а Потёмкин, откинувшись на спинку высокого кресла, кричал, пристукивая по столу кулаком:
— От ваших пушек гибнут больше, чем от турецких! Каждое пятое ядро взрывается. А с меньшим зарядом ядра падают на головы своим. Почто шуваловская пушка в войска не поступает?
— Да я, светлейший... но заводы приватные...
— Казённые не лучше! Ружья не пристреляны, приклады из осины. Одна рукопашная — и в щепки... Мерзавцы! Для парада, а не для боя работаете!
— С-стараюсь, ваша светлость, с заводов не вылажу...
— Можете
