— Ну, договаривай! — почти крикнула императрица, и, поскольку Дашкова молчала, отвернулась, вздохнув: — «Говорят, говорят»... — Потом, будто вспомнив что-то, снова круто обернулась к подруге: — А вот ещё говорят, что ты весьма озабочена судьбой принца Иванушки, это правда?
— Так, понимаешь, он... — Катенька поняла, что угодила в ловушку, в которую пыталась загнать свою царственную наставницу. — Он... трагическая судьба с младенчества... Сердце замирает...
— А ты хочешь, чтоб узницей стала я? — горько упрекнула её Екатерина. — И ты вместе со мной?
— Ой, Като, неужели я... как можно думать... — Дашкова кинулась к Екатерине на шею.
Та приняла поцелуй, потом, отстранив подругу от себя, взяла в ладони её голову и, глядя в глаза, наставительно и внятно, даже с оттенком нежности, произнесла:
— Пусть, Катенька, твои разумные мозги будут заняты книгами, а не сплетнями. Так спокойней. — Хлопнула ласково ладошкой по лбу подруги. — Такую головку беречь надобно... — Сменив тон, спросила: — Что домашние твои, все здоровы?
— Слава Богу. — Смущённая Дашкова отвела глаза.
— А сестрица твоя, Лизавета отлучённая, а ныне вдовая... с кем утешается?
— Като, как ты можешь? Только умер супруг...
— Плакать прикажешь? — гневно спросила Екатерина. — Траур ношу для глаз людских, а сожаления не имею... Ты не ребёнок, понимаешь, что жизнь моя супружеская была мукой, а последние годы под страхом смерти или изгнания жила. Ступай, у меня дела. Или ещё что есть ко мне?
— Из Парижа весть пришла, — обрадовалась перемене темы Дашкова. — У Дидро нехватка денег на издание «Энциклопедии», вот бы помочь.
— Я написала Вольтеру, что готова печатать в Риге, в Петербурге, где угодно, и за российский счёт.
— Ты просто чудо! — снова бросилась обниматься Дашкова. — Вся Европа будет восхищена!
— Что мне Европа, — не рисуясь, пожала плечами императрица. — Своих дел невпроворот. Иди.
Дашкова исчезла, прошуршав платьем мимо Потёмкина.
— Господин Потёмкин, — позвала его Екатерина. — Продолжим?
Григорий кивнул и, подойдя ближе, заговорил:
— Полагаю необходимым в наставление для Сената вписать также, чтобы члены его на службу ходили ежедневно, не позднее десяти часов до полудня, а буде кто опоздал или не явился без объяснения достаточной причины — делать вычет из жалованья. Кто же и дальше станет манкировать, от дел уволить.
Екатерина, вспомнив «собрание антиквариата», усмехнулась:
— Жестоко, Григорий Александрович.
— Иначе как кнутом этих рамоликов к делу не приохотить.
Слово «рамолики» рассмешило Екатерину. Но, расхохотавшись, она покачала головой.
— Суров, суров, батюшка. — Помолчала, потом ласково посмотрела на Потёмкина. — Григорий Александрович, не сочтите за обиду, но замечаю, что ваш французский не очень хорош. Что бы вы сказали, ежели бы я вам учителя наняла за свой... то есть за государственный счёт?
— За что такие благодеяния, Ваше Величество?
— Вижу за вами прилежание к делу, светлый ум и преданность, и хотелось бы мне поддержать моего паренька. — Она улыбнулась ему тепло и приветливо.
Григорий опустился на колени, прижал к губам её руку.
— Государыня, матушка...
— Встаньте сейчас же, — шутливо нахмурилась Екатерина, — и не надо каждый раз бухаться на паркет, коленки отобьёте... Я хотела бы вам наставницей быть. По рукам? — И она озорно, совсем по-мальчишески, хлопнула ладошкой в подставленную ладонь Григория.
Он снова кинулся на колени, но, вспомнив выговор, поднялся, досадно махнув рукой. Екатерина рассмеялась.
— И вот ещё что — чтобы покончить с делами... Зная вашу набожность и эрудицию в богословии, прошу вас принять должность секретаря священного синода, там тоже пылью и нафталином пахнет. А заодно поможете мне подыскать среди старичков женишка. — В её глазах снова заиграли весёлые искры.
— Для Лизаветы Романовны небось? — широко улыбнулся Потёмкин.
— Помните? — удивилась она.
Он небрежно пожал плечами:
— Ваши заботы — мои заботы. Обещано было в день арестования его величества. — Не удержавшись, Потёмкин вдруг прыснул смехом. — Имею на примете... — Посерьёзнев, договорил: — Не сенатор, но роду почётного, почитай... — Он снова сдержал смех: — Почитай, Рюрикович.
— Кто таков?
— Да есть тут один... Челом бьёт на генерал-губернатора Глебова, обобрал тот его до нитки.
— Опять Глебов, — нахмурилась Екатерина. — Так кто он?
— Отставной секунд-майор Почечуев, — чётко и громко доложил Потёмкин, пряча смешинки в глазах.
— Почечуев? — механически переспросила Екатерина.
— «Что есть почечуй?» — передразнивая Катеньку Дашкову, тоненьким голосом проговорил Потёмкин, потом сам себе ответил — уже низким, грудным голосом Екатерины: — «Почечуй означает геморрой...»
Екатерина до слёз хохотала. Потом, утерев глаза, нараспев и со смаком произнесла: — Почечуева... Её сиятельство, графиня Почечуева... — И снова задохнулась от хохота.
Они, смеясь, не слышали, как дверь библиотеки распахнулась и на пороге появился хмурый Григорий Орлов. Он, недоумевая, уставился на веселящихся Екатерину и Потёмкина, потом неприязненно спросил:
— Пересмешничаете?
— Уморил, уморил он меня, Гришенька... — повернулась к нему хохочущая Екатерина, которая никак не могла успокоиться. — Ну, озорник, ну, смешной! Век бы такое в голову не пришло. Ну, спасибо! Её сиятельство Почечуева, и дети её Почечуйки... и внуки Почечуйники... — Она снова зашлась в хохоте и махнула Потёмкину рукой: иди, мол.
Орлов, ни разу не улыбнувшись, исподлобья смотрел на приближающегося Потёмкина, когда сошлись, сказал вполголоса:
— Не забыл про пороги и лестницы?
— На них каждый споткнуться может... ваше превосходительство. — Потёмкин глянул, как выстрелил.
— Сиятельство, — поправил граф.
— Указ ещё не обнародован, — быстро отозвался Потёмкин.
— А ты привыкай помалу. — Орлов высокомерно вздёрнул бровь.
Потёмкин взора не отвёл. Они несколько секунд неотрывно смотрели друг на друга — светлоголовый и черноволосый, пылающий и невозмутимый, — разные, как день и ночь, оба рослые, могучие. Фыркнули, как коты, и разошлись. За Потёмкиным громко хлопнула дверь.
Орлов подошёл к Екатерине, скривив губы в иронической усмешке.
— Чтой-то, Катерина Алексевна, весельчак этот чернявый зачастил к вам?
— Ревнуешь? — улыбнулась она.
— Не удержусь ведь от греха...
Она ласково улыбнулась.
— Дурачок ты, Гришенька, мне столько разных людей надобно. Ты ж не сможешь кружева распутывать, что плетут в Сенате, в синоде да и вообще кругом...
— У меня другая способность. — Он упрямо мотнул головой. — Я рубить могу.
— Потому и собираю людей, могущих не только рубить, но и связывать.
— Собирать-то собирай, но помни да край ведай: у чернявого не только в голове способность великая.
— Тебе откуда знать?
— У фрейлин спроси. Гриц
