Вера слушала Второго следователя вполуха. Этот человек сыграл важную роль в ее судьбе, дважды спасал ей жизнь, но сейчас он казался ей таким же одержимым, как цестоды, Жанна, генерал Дайнеко. Он был предан служению Закону, но Закон умер вместе с Республикой, которая умерла вместе с Советником. И он обречен на бессмысленную войну со всем Муосом… Следуя ходу своих мыслей, Вера вынуждена была признать, что она стала равнодушна к тому, чем она занималась до сих пор. Вера испытывала уважение к самоотдаче и профессионализму этих воинов Закона, не собиравшихся отступать от своего дела, даже когда все вокруг рушилось и горело, но то, чем они занимались, стало для нее совершенно чуждым. Как может быть абсолютно правильным и имеющим неоспоримый смысл служение государству, во главе которого стоят преступники и маньяки? Она всю свою жизнь искала Истину и, казалось, нашла ее в работе следователей – непреклонных искателей истины. Но если их порою использовали как марионеток, если то, чему они служили, в значительной части оказалось фальшью, значит, эта истина не является абсолютной? А раз истина не абсолютна – значит, она не может быть истиной. А это вопит о том, что она в очередной раз ошиблась и занималась не тем, чем должна была!
– Начсот, я не пойду с вами.
– Первый следователь, что вы имеете в виду?
– Начсот, я должна закончить расследование дела по обвинению главы психологической службы.
– Первый следователь, дело закрыто.
– Начсот, дело может быть закрыто только тогда, когда сформулирован и приведен в исполнение приговор и по результатам расследования подан рапорт на имя Начсота. Я вам не подавала рапорт.
– Первый следователь, что вы собираетесь расследовать по делу руководителя психологической службы?
– Начсот, я собираюсь идти на каторгу «Динамо» и расследовать обстоятельства незаконного заточения преподавателя вневедения из Университета. И я намерена его освободить…
Начсот резко остановился. Он схватил Веру за руку и развернул к себе. В темноте лишь глаза Начсота едва блестели, но Вера чувствовала, как эти глаза и во мраке сверлят ее насквозь. Она не удивилась бы, если бы новый Начсот обвинил ее сейчас в нарушении присяги следователя, выразившемся в поддержании личных связей, злоупотреблении служебным положением и куче других преступлений, наказуемых Законом Республики, тут же приговорил бы ее и привел приговор в исполнение. Это было бы естественно и, пожалуй, справедливо с точки зрения Начсота и самой Веры, если бы она наблюдала эту ситуацию со стороны месяца два назад. Но Начсот неожиданно произнес нехарактерным для него теплым голосом:
– Первый следователь, направляйтесь на каторгу «Динамо», расследуйте там то, что считаете нужным, и быстрее возвращайтесь…
Как бы Вера хотела, чтобы он сейчас назвал ее по имени или хотя бы перешел на «ты», но это было бы слишком много для этого человека.
VI. Крах
1Географический центр Минска почти совпадал с центром административным. Площадь Независимости с системой правительственных зданий, здание администрации Президента, строения КГБ и МВД, Университет, железнодорожный вокзал, министерства, городские управления и важные административные здания теснились на достаточно ограниченной территории. Многие из них обладали построенными еще в послевоенные времена бомбоубежищами и бункерами. Несмотря на то, что последний Президент к атомной войне готовил весь Минск, наибольшие вложения, более скорое и добросовестное их использование пришлись как раз на самые проверяемые объекты – те, которые были поближе к Администрации Президента. Именно здесь располагалась самая плотная система благоустроенных подземных помещений жилого и специального назначения, именно здесь находилась самая густая сеть коммуникаций, тут же была построена подземная геотермальная электростанция.
После Последней мировой этот густой клубок обитаемых подземных пустот включал президентский бункер, бункеры Штаба, Университет, электростанцию, Шлюзовую, еще несколько десятков больших и малых бункеров, в которых размещались Инспекторат, лаборатории, самые важные мастерские, общежития элиты Муоса. С чьей-то легкой руки этот самый густонаселенный район Муоса стали называть Ульем.
Еще в эпоху Центра в Улей допускались те, кто имел статус не ниже УЗ-5. После Революции цифирная градация граждан была упразднена, но простому смертному доступ в Улей был по-прежнему закрыт. Многочисленные входы в эту внутреннюю систему коммуникаций охранялись. Еще Главный администратор, став добровольным затворником, начал вялотекущие работы по отделению Улья от основного Муоса. Прознав о грядущем Крахе, Жанна через Советника осуществляла проект полной изоляции Улья. Все выходы на Поверхность, кроме Шлюзовой, были заварены, замурованы и замаскированы изнутри и снаружи. Почти все подземные ходы и туннели, ведущие в Улей, также были замурованы или завалены. В трех оставленных строились мощные железобетонные двери, а также монтировалась система экстренного обвала, которая должна была закупорить и эти проходы, в случае если двери снаружи все же будут взломаны.
Одновременно со строительными работами осуществлялся завоз из поселений огромных количеств сушеного картофеля, зерна, копченого мяса, медикаментов, льняной ткани, которыми заполнялись многочисленные склады Улья. Эти приобретения делались за счет непомерных налогов, установленных поселениям Инспекторатом. На работах по ограждению Улья от внешнего Муоса задействовали каторжан и рабочих со всего Муоса. Причем с последними расплачивался станок, штамповавший ничем не обеспеченные муони только для Инспектората, порождая пока еще не очень заметную инфляцию.
По планам официального руководителя психологической службы и неофициального главы всей Республики, в день Краха последние входы должны были быть закупорены, и Улей остался бы выживать сам по себе, со своими припасами, своей электроэнергией, своими мастерскими. Жители Улья смогли бы даже после истощения продовольственных запасов долгое время обходиться без выхода на Поверхность благодаря обширным оранжереям, а те освещались электроэнергией, в избытке производимой электростанцией, которая будет работать теперь на Улей.
У поселений, оставшихся вне Улья, лишенных центрального управления, электроэнергии, производственных мощностей и научных кадров, шансы на выживание были на порядок меньше.
2Вера почувствовала неладное, еще когда подходила к двери каторги. Ее обоняние безошибочно идентифицировало запахи крови и горелого мяса. На входной двери поверх блеклой трафаретной надписи «Каторга «Динамо» красовались свежевыцарапанное изображение черепа и надпись «Смерть всем!».
Вера осторожно постучала в металлическую дверь. Не открывали долго, кто-то внимательно всматривался в глазок. Потом как-то нехотя лязгнули засовы, и дверь медленно отворилась. Нескольких секунд Вере хватило, чтобы понять в общих чертах, что произошло на каторге за последние дни. Горстка мужчин и женщин в грязных лохмотьях, очень изможденных, но без видимых признаков мутаций, встречала ее, вооружившись палицами и дрянными арбалетами, недвусмысленно нацеленными на Веру. То, что надсмотрщиков нигде видно не было, а их оружие оказалось в руках людей, еще недавно обитавших здесь в качестве узников, свидетельствовало об одном – на каторге произошел бунт, и узники
