— Тихо ты! Про Модильяни потом. Почему ты решил, что Малевич псих? — она говорила спокойно, похоже внезапная истерика Виконта не произвела на нее впечатления.
Виконт счел, что порция театра была достаточной.
— А вы рассудите сами, — заговорил он степенно, — ежели взрослый человек на людях придуривается, будто он — главный врач, вы ему какой диагноз поставите? В вашей-то психушке каждый второй пациент мечтает стать главным врачом! Видно сокола по полету!
— Когда же Малевич главным врачом придуривался?
— А когда командовал ГИНХУКом. У него художники по мастерским сидели, а он в белом халате каждый день делал ОБХОДЫ и ставил ДИАГНОЗЫ. А с ним — две девицы, тоже в белых халатах, да еще со здоровенным бутафорским градусником, в блокнотах с его слов писали ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ.
— Сочиняешь, небось?
— Да как я могу? Ни за что! Ни за самого себя! Вот святой истинный крест! Я вам книжку добуду, где про это написано.
— Вот на этом и порешим. Представишь доказательства — тогда и поговорим.
Виконту пришлось обзвонить несколько десятков знакомых, чтобы в руки «матушки-императрицы» попал старый затрепанный номер «Нового мира» с воспоминаниями художника Курдова.
— Кстати, ГИНХУК — что такое? Запамятовала.
— Государственный институт художественной культуры, матушка-императрица!
История про главного врача оказалась для нее значимой.
— Ладно. Сделаешь Модильяни. Но в пределах этого кабинета. В палате можешь писать портреты психов да вид из окна. Живописью тебя напрягать больше не буду, а рисунки сумасшедших остаются за тобой. Усвоил?
— Так точно, матушка-императрица!
Этот договор Мария Федоровна соблюдала неукоснительно и время от времени призывала Виконта поболтать за коньяком о живописи. Теперь, как выражаются на зоне, Виконт в психушке «стоял крепко», и процесс адаптации можно было прекратить. Но, как известно, поезд нельзя остановить на ходу.
Медсестра, с которой каждую пятую ночь Виконт общался в подсобном помещении, через день после веселой ночи имела и дневное дежурство, гораздо более хлопотное, чем ночное. В числе прочего на ее хрупких, жаждущих любви плечах лежала весьма прозаическая обязанность — организация проветривания матрасов двух алкогольных отделений. Каждый алкоголик выносил свой матрас на двор сам, и чтобы побудить их к этому, действовать приходилось исключительно убеждением. И однажды девушка попросила Виконта помочь ей — по части убеждения. Он согласился, но попросил белый халат, который и был ему выдан.
Эффект его присутствия был изумительным. Стоило ему войти в палату и рявкнуть «Встать! Смир-р-ра!», как сонные алкоголики повскакивали с коек и бодро принялись выполнять его указания.
Проветривание длилось час, и все это время алкоголики неприкаянно слонялись по двору. Выглядели они жалостно, и Виконт решил их взбодрить. Подойдя к стайке унылых людей в пижамах, он сказал доверительно:
— Есть на свете одна команда. Очень важная команда — «В одну шеренгу становись». Одни из вас знают, как она выполняется, а другие не знают.
Алкоголики с недоумением переглядывались, но тут бывший сержант, который мог перекричать танк на полном ходу, заорал жутким голосом:
— В одну шеренгу становись! — и, как положено, показал поднятой рукой, откуда начинать становиться.
Те, которые знали, выполнили команду бегом, и те, кто не знали, последовали их примеру. Кое-кто перешептывался, и Виконт рявкнул вполголоса:
— Равняйсь! Смир-р-ра! — и после паузы продолжил: — Мое воинское звание — сержант. Сержант — главный человек в армии. И не только в армии. Кого вы должны любить? Во-первых, Родину. Во-вторых, президента. И в третьих — вашего сержанта. А теперь повторите — кого вы должны любить?
— Родину, президента и нашего сержанта! — нестройно выкрикнули алкоголики.
— Ничего, на первый раз сойдет, — проворчал Виконт. — Нале-е-во! Шаго-ом-арш!
К концу проветривания психи умели выполнять команды «Левое плечо вперед», «На первый-второй рассчитайсь» и даже «Ряды вздвой».
Главный врач, глянув за окно своего кабинета на двор, восхищенно сказал заведующей отделением:
— Надо же, как красиво ходят!
— Я всегда считала, что хождение в строю лучше всего вправляет мозги, — снисходительно ответила та.
Пока алкоголики сворачивали свои матрасы, Виконт стоял и курил. К нему подкатился маленький сутулый человечек:
— Извините, товарищ главный врач! Я понимаю, у начальства стрелять не положено, но нельзя ли попросить у вас сигарету?
Виконт ему сигарету дал и, направляясь в свою палату, тихонько проворчал на ходу:
— Ну вот, теперь я уже главный врач. Пора съябывать.
А вечером по мобильнику позвонил Марат и сказал всего два слова, однако именно они побудили Виконта к решительным действиям.
Слова были такие:
— Железо зашевелилось.
Наутро Виконт подкатился к «матушке-императрице» с внушительной пачкой рисунков сумасшедших и пустил в ход все доступные средства убеждения. Она в психушке была не последним человеком, и уже после обеда Виконта вызвали в кабинет главного врача.
За столом сидели несколько человек, они по очереди листали историю болезни Виконта.
— Вопросы? — лаконично предложил главный врач.
Сухонький старичок в очках задал стандартный для таких случаев вопрос:
— Скажите, больной, как вы думаете, почему самолет взлетает в воздух?
Виконт посмотрел на него как на недоумка:
— Потому что командир эскадрильи дал пилоту приказ на взлет!
Главный врач позволил себе улыбнуться:
— Еще вопросы?
Какой-то хмырь с маленькими глазками и отвисшими щеками, похожий на хомячка, спросил елейным голосом:
— Сколько будет пятьсот сорок семь умножить на две тысячи сто пятнадцать?
— А будет вот сколько, — отвечал Виконт степенным тоном, — отсос, Портос и Арамис.
Ответ публике показался загадочным, как и последовавшая реплика главного врача. Он побарабанил пальцами по столу:
— Гм… допустим.
Заведующая отделением, заглянув в историю болезни, задала вопрос «на засыпку»:
— А что вы думаете о Малевиче?
Виконт вытянулся в струнку и бодро отрапортовал:
— Казимир Малевич есть великий русский художник и основоположник научного супрематизма! На сегодняшний день Малевич — это «наше все»!
— По-моему, этот больной совершенно здоров, — безапелляционно объявила «матушка-императрица», и главный врач, хихикнув, нашел повод блеснуть эрудицией:
— Превосходный оксюморон.
Вечером того же дня Виконт уже пребывал в
