Поначалу родители ничего необычного в своем сыне не замечали — разве что странную для маленького ребенка способность подолгу сидеть в задумчивости, не обременяя взрослых ни просьбами, ни вопросами.
Но как только Тим отвлекался от своей задумчивости, он сразу просился на прогулку. К великому огорчению тети Маши, ему нравились дальние маршруты. Она пробовала обманывать мальчика и катать его по кругу в близлежащих садах и скверах, но он спокойно, не раздражаясь, пресекал все ее хитрости с уверенностью словно бы зрячего человека. Именно нянька, а не родители Тима, первая почувствовала присутствие в этом ребенке чего-то странного, непонятного, что вызывало у нее не то чтобы страх, но определенно неприятное недоумение и беспокойство.
Ни мать, ни отец не предлагали Тиму того, что принято предлагать каждому ребенку — принадлежностей для рисования. Каково же было их изумление, когда четырехлетний малыш однажды решительно заявил:
— Хочу рисовать.
Родители дали ему обычный школьный альбом для рисования, простые карандаши, точилки, резинки — в полной уверенности, что на бумаге появятся бесформенные каракули и мальчик очень скоро забросит неудачную затею. Эти предположения не оправдались. Тим рисовал упорно и вполне осмысленно, хотя и непонятно что — не то какие-то горы, не то волны, не то облака.
Простыми карандашами он пользовался ровно неделю, а потом потребовал карандаши цветные. Затем ребенок заказал фломастеры и, наконец, краски. Дело было в том, что он докопался до диска с записью учебных программ по рисованию для детей и попросту перебирал все, о чем там говорилось. Программа предназначалась детям дошкольного возраста, и, к счастью для матери Тимофея, о масляных красках там не было речи. Поэтому мальчик удовлетворился акварелью.
Мать попробовала у него допытаться, как он различает краски по цвету, но ответить ей внятно мальчик не мог и говорил о цвете, как ей казалось, странно:
— Эта краска такая. А здесь не такая. А вот это тоже такая, но другая.
Картинки его казались матери странными. Он не пытался изобразить своих представлений об окружающем мире, казалось, он силится показать перемещение каких-то гигантских масс вещества или потоки энергии. Вообще, от его рисунков исходила некая энергетическая напряженность, это чувствовали не только родители, но и все, кто бывал у них в гостях. Мать даже не поленилась сходить к детскому психологу, но потенциально опасных симптомов в творчестве Тима тот не нашел.
Следуя расхожим представлениям взрослых о рисунках детей, мать предложила однажды:
— Нарисуй что-нибудь простое, то, к чему все привыкли. Дом, траву, солнышко, дерево. Мне было бы интересно.
В быту Тим был по большей части сговорчив, но сейчас он твердо отрезал:
— Не хочу.
— Почему? Это же так интересно!
— Это скучно! Ску-у-чно!
В дальнейшем на эту тему он говорить не желал.
Увлечение рисованием длилось около года, после чего, по-видимому, пройдя некий внутренний круг развития, мальчик полностью забросил и карандаши, и акварель, и фломастеры.
Интерес к художественным занятиям, причем уже к настоящей, масляной живописи, снова возник у Тима лишь через несколько лет, когда ему уже исполнилось тринадцать. И повод для возрождения интереса к искусству был весьма странным.
С какого-то времени мальчика перестали устраивать неспешные пешие прогулки с собакой и нянькой, и он периодически просил отца свозить его на машине за город. Родители безропотно выкраивали время для таких поездок, ибо они не только развлекали ребенка, но и стабилизировали психологию семьи в целом. В общении Тима с родителями была некая странность. Он, как правило, заговаривал с ними, только обращаясь с какой-либо конкретной просьбой, но никогда, чтобы поболтать о пустяках. Если же они сами заводили беседу, Тим был приветлив и ласков, но отвечал короткими четкими фразами, порой используя слова, вообще говоря, несвойственные детскому лексикону. Когда мать, например, пыталась обсудить с сыном сравнительные качества разных сортов мороженого, разговор получался таким, как будто из них двоих именно Тим был взрослым, старающимся отнестись с уважением к детским проблемам матери-ребенка. У нее стал развиваться комплекс неловкости, словно она отвлекала серьезного человека, то бишь собственного ребенка, от каких-то важных мыслей. А во время совместных поездок общий разговор возникал иногда сам собой.
Тиму нравилось ездить по разным местам, и родители, беспрекословно выполняя его пожелания, тем не менее про себя удивлялись — какая разница слепому ребенку, где именно посидеть на солнышке или съесть приготовленный папой шашлык. А Тим вел себя так, будто примеривался или даже присматривался к новой местности.
Однажды он попросил:
— Давайте съездим на гору. Мне давно хочется на гору.
Отец и мать удивленно переглянулись: никакой горы вблизи города не было.
— Обязательно съездим, — пообещал отец, — когда выберем время. Горы отсюда довольно далеко.
Теперь уже лицо мальчика выразило крайнее удивление. Он раскрыл свой альбом и нарисовал силуэт горы, причем так уверенно, словно рисовал его уже неоднократно.
Отец наконец понял, в чем дело. Он принес из своего кабинета книгу какого-то краеведа об истории города, и в ней нашлась старая фотография — гора, контур которой полностью совпадал с тем, что нарисовал мальчик. Ребенок нарисовал гору Магнитную, какой она была более ста лет назад. В подписи под фотоснимком сообщалось, что высота горы была шестьсот четырнадцать метров. С тех пор ее полностью срыли, потому что она наполовину состояла из чистого железа.
— Но откуда ты узнал, как эта гора выглядела когда-то давно?
— Не знаю, — задумался мальчик, — мне казалось, я много раз ее видел.
И отец, и мать слегка вздрогнули при слове «видел», но от дальнейших вопросов воздержались.
Экскурсия состоялась в первый же выходной день, в майские праздники, ибо родители ловили любую возможность психологического контакта с мальчиком. А дорога располагает к беседе.
Накануне
