— Старх… ты что — хочешь свадьбу сейчас? Это долго…
Я не хотела ждать, не понимала, как это получится у него, он же смотрит на меня, как голодный волк на жирного зайца, я только что чувствовала его желание, сама хотела сейчас, здесь…
— Это будет очень быстро, — улыбнулся он, поправив на моей голове обруч с паволокой, и потащил меня за руку из комнат. Мы проходили по переходам дворца, которые немедленно наполнялись жизнью, суетой, праздничным волнением. Выйдя на крыльцо, князь поднял голову к башне у ворот и коротко скомандовал: — Радунец!
— Что такое радунец? — спросила я шепотом.
— Колокол, добрый вестник… ты слышала это так?
На минуту задумался и улыбнулся: — Все правильно, так ты постепенно узнаешь наш язык, на тебя перестанут воздействовать этим их внушением, все будет естественно…
Так я постепенно стала улавливать отличие их слов от наших, отличать чужой язык от родного, почти полностью привыкнув к нему, свободно разговаривая на нем.
Тогда, после звонкого набата, созывающего жителей столицы на площадь, он, так и не выпустив меня из своих рук, сжимая ладонь, дождался, когда внизу собралась толпа, выкрикивающая приветствия. И оповестил всех:
— Я взял себе жену, знайте свою княгиню — Дарию! Она Хранительница нашего княжества, это ее песни мы слышали над водами, это она избавила нас от змей!
Восторженный рев был ответом ему, а он поднял наши сплетенные вместе руки и громко крикнул: — Это моя жена! Моя княгиня!
Радостные выкрики поздравлений, восхищенные возгласы, просто громкий мужской рев княжеской дружины чуть не оглушили меня. А князь весело сказал, подняв руку и дождавшись относительной тишины, вогнав меня в краску:
— Я не могу больше ждать, вы должны понять своего князя… Мы сейчас уходим… все празднества с завтрашнего дня.
И подхватив меня на руки, понес обратно во дворец под одобряющий шум и выкрики толпы — пожелания долгой ночи, кучи детворы, здоровья, сил и выносливости.
Это все всплыло в моей памяти этой бессонной ночью, когда я впервые пожалела о том, что нахожусь здесь…
Старх вошел в покои, прошел в спальню, сел рядом со мной на кровать. Сейчас он носил короткие бородку и усы… я сама аккуратно подстригала их, не давая отростать слишком сильно. Эта короткая бородка шла ему, делала хоть и старше, но солиднее, внушительнее, и он не выделялся теперь так сильно на фоне своих лохматых подданых. Впрочем, некоторые уже рискнули и стриглись "под князя".
Сел, устало опустив крупные кисти рук на колени… тоже не выспался? Потом резко повернулся, подхватил меня и усадил к себе… прижал, наклонился к шее, вдыхая мой запах. Я так же устало спросила:
— Ты пришел опять? Почему ты не хочешь услышать меня?
И сама услышала в ответ:
— Это нужно сделать, Дашенька. Через это тебе придется пройти… единственный и последний раз в твоей и моей жизни. Сделай это для меня, прошу тебя, я очень прошу тебя…
— Не могу… Это страшное унижение для меня. На глазах у всех, на глазах твоих прежних… у Лиины…
Моя ревность никуда не делась, я просто глушила ее в себе, давила, но всегда помнила, что у моего князя недавно родился сын… Сын от женщины, к которой он не был равнодушен, которого он будет любить, как и всех своих сыновей, которые жили во дворце, которых я уже видела — четверых мальчиков возрастом от семи до двенадцати лет.
— Давай ты сам, пожалуйста, Старх… Прими его сам, не заставляй меня…
— Это тот самый случай, когда наши обычаи, наши понятия о допустимости или недопустимости чего-то не совпадают. И различаются полярно… По нашим понятиям, унижением для тебя станет как раз то, что я без твоего согласия приму в наш род своего сына. Это будет значить, что я не считаюсь с тобой, с твоим мнением, что…
— Для жены… принять в руки твоего ребенка от другой… Которого она будет вручать мне на глазах у всего города… народа. Это слишком, Старх. Я не готова к этому, я даже просто увидеть ее еще не готова. Я не справлюсь, я отказываюсь категорически.
Он тяжело вздохнул, усадил меня обратно на кровать, прошелся по коврам… Он всегда так медленно прохаживался, когда что-то обдумывал. Наконец, повернулся ко мне и спросил:
— Знаешь, какая судьба ожидает этого мальчика, если мы откажемся принять его в род?
— Так ты и не отказывайся, не…
— Я откажусь, если откажешься ты, Даша. Потому что это будет означать, что мы с тобой не едины, что у нас разногласия, что в наших отношениях появилась маленькая трещина, позволяющая вбить в нее клин. И они вобьют его, как только узнают твою слабость — ревность.
Я понимаю, что тут речь идет не о твоем доверии мне — нет. Тебе больно вспоминать, что я был с ней, что думал, что люблю… я понимаю тебя… хорошо понимаю. Но об этой твоей слабости не должен знать никто. А этот обряд — не унижение по нашим понятиям и законам, это просто…
— Просто ткнуть жене в лицо плод твоей любви с другой! Это не унижение, конечно, это честь такая великая! А вот мне просто интересно — хоть одна когда-нибудь отказалась от такой чести, посмела хоть одна?
— Да… такое было. Давно, но было.
— И что? Казнили, облили презрением?
— Она ушла сама… ненависть к сопернице перевесила любовь к мужу и детям.
— Ну, в этом я ее отлично понимаю, он же имел их одновременно. Что такого, если у женщины лопнуло терпение?
— Ничего, это ее решение, его не оспаривали. Ничего… если бы не судьба того ребенка, сына… Ты не хочешь узнать — что с ним сталось?
— Что? — выдавила я из себя.
— Сын, от которого отказывается родной отец, становится изгоем. Считается, что для такого решения должна быть очень веская причина и если такое произошло, то она однозначно — есть! Значит, этот мальчик в чем-то ущербен, бракован, негоден и недостоин того, чтобы его просто назвали сыном. Он растет с сознанием этого… сначала не понимая по малолетству, потом постепенно осознавая отношение к себе окружающих — пренебрежительное, презрительное, неуважительное. Его стыдится не только родня, мать со временем… нет, не стыдится, но начинает жалеть, что родила его… на эту муку, на такую жизнь.
Даша… ты хочешь такой судьбы моему ребенку? Чтобы он вырос озлобленным, завистливым, справедливо ненавидящим и нас с тобой и наших будущих детей? Чтобы он, когда вырастет, лелеял в себе эту заслуженную ненависть и жажду мести?
