Он порывисто подошел ко мне, положил руку на слегка выпирающий уже живот, обнял.
— Я приму любое твое решение. Но я люблю тебя потому, в том числе, что ты не сможешь так поступить с невинным ребенком. Лиина смогла бы… она ненавидит меня, ее учит ненависти няня. Это тоже ревность — другая, но ревность… страшное чувство… Что ты скажешь мне, Дашенька?
— Когда… это будет?
— Сейчас, Даша, уже пора выходить.
— А где? Может…
— На парадном крыльце… при стечении народа. Там будут все, вся столица. Решайся.
— Пошли…
Мы шли по знакомым уже переходам, мелькали лица прислуги, лица членов совета… Они дождались нас и шли за нами следом. Среди них я заметила Сандра, он вел за руку свою молодую жену — Тину. Мы с ней еще не были близкими подругами, но к этому все шло. Выражение лиц обоих было спокойным, даже безмятежным и я подумала, что, наверное, все для них и правда — привично и обыденно. Нормально.
Я постаралась собраться, взять себя в руки, перестать так страшно нервничать. Он держал меня за руку, его ладонь была привычно крепкой и надежной, он объяснил мне все так понятно, так доходчиво… как всегда. Мы вышли на высокое крыльцо, стали на виду у всех. Я только сейчас подумала о том, правильно ли сейчас одета и сразу же успокоилась — если Старх ничего не сказал об этом, то все в порядке. Вздрогнула… сзади на плечи мне кто-то положил меховую накидку.
— Замерзнешь, княгинюшка, зима на улице, беречься нужно, — бормотала моя постельничая Дотья, та же няня, в принципе. Очень хорошая женщина, очень добрая. Кроме нее, во дворце жило еще семь женщин в возрасте. Остальных, молодых и привлекательных, Старх убрал, когда готовился идти за мной. Он не хотел, чтобы я ревновала, слишком свежо еще было все в моей памяти. Это было лишним, на мой взгляд, хотя-а…
ГЛАВА 14
По толпе, собравшейся внизу, прошел шумок. Я, занятая тем, что куталась в подобие огромного мехового палантина, обернулась на этот шум — к возвышению, на котором мы находились, подходила молодая женщина со спеленатым младенцем на руках.
Она была красива… очень красива. Светловолосая, светлоглазая, с нежным лицом и легкой материнской полнотой, высокая, почти на голову выше меня. Прижимая ребенка к большой груди, очевидно — полной молока, она ступила на короткую лестницу, поднялась к нам. Мы сейчас были на виду у всех. Лиина поклонилась Старху и открыла рот… Холодный, властный, как будто даже чужой голос прозвучал рядом со мной:
— Поклон княгине…
Женщина повернулась ко мне и, не глядя, низко поклонилась.
— Говори.
— Господин мой, — тихо промолвила она…
Так же тихо прозвучали слова Старха:
— Мое терпение на исходе, Лиина. Сейчас я уйду отсюда. Такой судьбы ты хочешь своему ребенку?
Женщина рухнула на колени передо мной, протянула мне мальчика, и громко и решительно заговорила:
— Госпожа моя, прошу тебя, прими в род плод любви моей и князя, нашего сына. Его имя…
— Встань… Убирайся…
Дрожащий от ярости голос Старха мог заморозить, на площади постепенно стихали любые звуки… А я смотрела на маленькое личико, выглядывающее из белой кипени пеленок. Он сморщил носик во сне. А на лбу уже сейчас резко выделялись темные бровки, ресницы почти ложились на щеки… Старх потянул меня за руку — уходить.
— Нет, — очнулась я и перевела взгляд на женщину. В глазах той плескалась дикая паника и страх. Научили… готовили…
— Говори сейчас же то, что должна, и КАК должна. Я даю тебе еще одну возможность… последнюю, — сказала я ей.
Она опять протянула мне ребенка и заголосила:
— Госпожа моя! Прошу тебя, молю — прими в свой род моего сына, будь матерью ему, наставницей и хранительницей. Его имя…
— Имя ему даст отец, — перебила я ее, — принимаю… Я принимаю твоего сына и жду его у себя, когда, Старх?
— Семь лет.
— Через семь лет. Но с условием! — мой голос звенел над площадью, в почти полной тишине, — ты не воспитаешь его в ненависти к отцу и его братьям и сестрам, ты не посмеешь внушать ему недовольство ими, и не будешь склонять к мести за то, что тобой незаслуженно пренебрегли. Ты больше не пойдешь на поводу у тех, кто пытается внести разлад в нашу семью и наш род. Тогда я обещаю тебе все то, о чем ты сейчас просила.
— Да… да, я не воспитаю… я поняла, не буду, — она настойчиво совала ребенка мне в руки. Я взяла. Старх смотрел на меня, перевел взгляд на него. Я улыбнулась, передавая ему сына:
— Посмотри на него, он твоя копия.
Он держал ребенка на руках, а смотрел опять на меня, так смотрел, что сжималось сердце, а в груди просыпался жар и разливался по всему телу светлой, радостной волной.
Я не почувствовала жалости к этому ребенку, не растаяла от его вида, как могло бы показаться — этот мальчик был мне чужим и никаких чувств не вызывал — ни умиления, ни любования. Кроме одного — страха за того, кто рос в моем животе, для кого он мог бы представлять когда-нибудь реальную угрозу. Ради своих детей я сделаю все, что угодно, я буду защищать их любыми способами. А этот малыш… если она сдержит слово, кто знает… я постараюсь стать ему и наставницей, и хранительницей, а мать по определению не заменит никто и никогда.
Князь передал мальчика матери, высоко поднял наши сомкнутые руки, а потом, глядя мне в глаза, сказал так, что услышали все:
— Я люблю тебя, моя княгиня, люблю больше жизни. Народ Славии! Приветствуйте мудрую женщину, женщину-мать, нашу Хранительницу!
Мы постояли еще минуту, слушая восторженный рев толпы, глядя, как уходит Лиина. Потом Старх обнял меня за плечи и развернул ко входу. Я была рада этому, хотелось отдохнуть от этой патетики, помпезности, криков, шума… И стало интересно…
— Скажи, если твои сыновья воспитываются здесь, то и обучаются тоже? Значит, это школа, понятно, что там учатся и другие дети… членов совета, кого-то еще? А какие предметы в ней преподаются?
Но он нервно остановил меня: — Подожди… подожди немного. Я слишком сильно чувствую сейчас, чтобы говорить об этом.
Поднял меня на руки и понес в мои покои — наверное, я шла недостаточно быстро. Войдя, прикрыл за собой дверь, сел со мной на руках в кресло, судорожно прижимая меня к своей груди.
— Даша… я не знал — можно ли любить сильнее, чем я уже люблю тебя… Теперь знаю — можно. Это больше, Даша, это что-то неизмеримо большее, чем просто обычная человеческая любовь. Это целый мир внутри меня, это не поддается…
— Не поддается — и не надо, — хихикнула я, — что это ты так
