Он смешал жидкости из трех флаконов в неглубокой ванночке, и воздух наполнился ароматом яблочного уксуса в смеси с запахом ржавого металла.
– Железный купорос? – спросила Рита, принюхиваясь.
– С уксусной кислотой и водой. Этот раствор на самом деле красный, а не просто кажется таким из-за освещения.
Он извлек пластинку из кассеты и, удерживая ее в левой руке, аккуратно вылил на нее небольшое количество красноватой жидкости – так, чтобы она распределилась по всей поверхности. Одним изящным, быстрым, выверенным движением.
– Смотрите. Изображение начнет проявляться почти сразу – сперва более светлые детали, только здесь они будут темными… Вот линия вашей скулы, освещенной со стороны окна… Теперь все остальное, пока еще расплывчато, но потом…
Он умолк, вместе с ней наблюдая, как лицо Риты возникает на стекле. Они стояли близко друг к другу, следя за тенями и линиями, которые постепенно сливались в узнаваемые контуры, и у Донта в животе возникло ощущение, как при полете вниз с большой высоты. Похожее чувство он испытал в детстве, когда прыгнул в реку с центральной, самой высокой арки моста. Со своей женой он познакомился, катаясь на коньках по замерзшей Темзе. И вместе с ней гладко, сам того не заметив, вкатился в любовь – если только там была настоящая любовь, а не какое-то ее подобие. Но этот раз напоминал падение в пропасть – и тут уже ошибиться было невозможно.
Теперь Рита полностью отобразилась на пластинке. Лицо, прорисованное светом и тьмой, тени в глазных впадинах и зрачки, исполненные тайны. Он чувствовал, что вот-вот расплачется. Это был лучший фотопортрет из всех, им когда-либо сделанных.
– Я должен сфотографировать вас снова, – сказал он, опуская пластинку в ванну.
– Что-то не получилось?
Напротив. Он хотел фотографировать ее под всеми возможными ракурсами, при разном освещении, в разных настроениях и позах. Он хотел фотографировать ее с распущенными волосами и с прической, собранной сзади; в простом белом платье с открытой шеей и в накидке из темной складчатой ткани; он хотел сделать ее снимки на фоне реки, прислонившейся к стволу дерева или лежащей на траве… Тысяча фотографий – и ему нужны были они все.
– Получилось как раз отлично. Потому я и хотел бы сделать новые фото.
Он опустил снимок в ванночку с синеродистым калием:
– Это избавит его от синеватого налета. Видите? Фото становится черно-белым и в дальнейшем сохранится в таком виде.
Стоя с ним рядом под красным светом, она с любопытством следила за всеми изменениями, тогда как ее глаза на стеклянной пластинке продолжали смотреть сквозь вязкую прозрачную жидкость все так же задумчиво, и им суждено было оставаться такими, пока будет существовать этот снимок.
– О чем вы задумались, когда я вел отсчет? – спросил он.
Она быстро взглянула в его сторону («Мне нужно заснять этот взгляд», – подумал он) и что-то прикинула в уме («И это выражение лица тоже»).
– Вы связаны с этой историей изначально, – сказала она. – Полагаю, девочки не было бы с нами, если бы не вы…
И она подробно, без лишних эмоций, описала свою встречу с незнакомым грабителем на тропе у реки, случившуюся несколькими неделями ранее.
Донт слушал очень внимательно. Он обнаружил, что сама мысль о нападении на Риту какого-то мерзавца выводит его из себя, и в первую минуту хотел предложить свою помощь и поддержку; однако на фоне ее спокойного, обстоятельного рассказа такое рыцарское предложение выглядело бы не очень уместным. И все же он не мог оставить это без какого-то проявления заботы.
– Он вас поранил?
– Был синяк повыше локтя и ссадины на ладонях. Но это пустяки.
– Вы сообщили местным жителям о том, что здесь бродит преступник?
– Я рассказала об этом в «Лебеде» и еще Воганам, потому что нападавший интересовался их девочкой. Они еще ранее подумывали об установке замков на окна, а мое сообщение поторопило их с этим делом.
Не имея возможности выказать себя галантным кавалером, Донт позволил Рите втянуть его в анализ происшествия.
– Этот запах дрожжей и фруктов… – промолвила она.
– Грабитель-пекарь? С трудом в это верится. Может, самогонщик?
– Вот и я подумала о том же.
– Кто из местных этим занимается?
Она улыбнулась:
– На этот вопрос ответить будет нелегко. Полагаю, все и никто.
– А самогона продается много?
Она кивнула:
– Больше, чем прежде, по словам Марго. И неизвестно, откуда он берется в таких количествах. А кому известно, те не скажут.
– И вы не смогли разглядеть нападавшего? – Для Донта зрительные ощущения были важнейшими из всех.
– У него необычно маленькие руки, и он примерно на голову ниже меня.
Он посмотрел на нее вопросительно.
– Синяки от пальцев в том месте, где он сжал мою руку, были на меньшем расстоянии друг от друга, чем при захвате обычной мужской руки. Его голос раздавался ниже моего уха, а край его шляпы уперся мне вот сюда. – Она показала, куда именно.
– Да, для мужчины он мелковат.
– Но при этом очень силен.
– А что вы скажете о его расспросах?
Рита посмотрела на снимок:
– Как раз об этом я и думала, когда вы меня фотографировали. Если его беспокоило, не заговорила ли девочка, значит он опасается того, что она может рассказать. То есть ему есть что скрывать. А это наводит на мысль о его связи со случившимся на реке той ночью.
В ее тоне чувствовалась какая-то недосказанность. Донт ждал. И она продолжила, медленно и тщательно подбирая слова, как будто все еще размышляла и пока что не пришла к заключению.
– Его прежде всего интересовало, когда к ней вернется дар речи. Возможно, его заботит не то, что уже случилось, а какие-то будущее события. Допустим, у него есть план, для осуществления которого важно, чтобы девочка продолжала молчать.
Она сделала паузу, приводя в порядок свои мысли.
– Где разгадка, в прошлом или будущем? Может быть, в первом, но лично я склоняюсь в пользу второго. Придется ждать до летнего солнцестояния – только тогда что-то может проясниться.
– Почему до солнцестояния?
– Он верит, что к тому времени станет понятно, сможет ли девочка говорить вообще. Оксфордский доктор сказал, что ее немота либо пройдет через полгода, либо уже не пройдет никогда. Это, конечно, полная чушь, но нападавший не спросил моего мнения, а я не видела причин просвещать его в этом вопросе. Я только передала ему слова доктора. Шесть месяцев после утопления – если это можно так назвать – выпадают
