Прошло довольно много времени, прежде чем я смог уйти от вельможи Интефа и отправиться к госпоже Лостре, чтобы предупредить о несчастье, ожидающем ее по моей вине. Однако не успел я дойти до дверей, как понял, что мои слова только расстроят ее и могут довести до безумия и даже самоубийства. Я не мог больше терять ни минуты, если не хотел ускорить трагическую развязку.
Оставался только один человек, к кому я мог обратиться за помощью.
Я покинул Некрополь и пошел по буксирной тропе к берегу Нила, туда, где встала лагерем флотилия Тана. До полнолуния оставалось только три дня, луна освещала холодным желтым светом скалистые холмы на западном горизонте, и они отбрасывали черные тени на прибрежную равнину. Спеша по тропе вдоль канала, я перечислял про себя все те беды и несчастья, которые могут обрушиться на Тана, госпожу Лостру и меня в ближайшие дни. Я злил себя, как черногривый лев пустыни, когда тот разжигает в себе ярость острым шипом на кончике хвоста, прежде чем наброситься на охотника. Ярость запылала во мне задолго до того, как я добрался до берега Нила.
Я без труда нашел лагерь Тана на берегу реки в устье канала. Ладьи его флотилии стояли на якоре чуть ниже лагеря. Часовые окликнули меня, а затем, узнав, отвели к шатру Тана.
Он засиделся поздно за ужином с Кратом и четырьмя другими подчиненными. С улыбкой поднялся на ноги и предложил мне кувшин пива.
– Вот неожиданная радость, дружище. Садись рядом и оцени мое пиво, пока раб принесет тебе чашу и тарелку. Ты выглядишь совсем разгоряченным и расстроенным…
Я оборвал любезные речи, обрушив на него поток укоров:
– Пошел ты к Сету, большой бесчувственный дурак. Как ты не можешь понять, в какое опасное дело ты нас втянул? И все из-за твоего бабьего языка… Хоть бы раз ты подумал о безопасности и благополучии моей госпожи! – По правде говоря, я не хотел начинать так грубо, но, открыв рот, почувствовал, что больше не могу управлять своими чувствами, и весь страх и беспокойство, накопившиеся во мне, излились в потоке оскорблений. Не то чтобы слова мои были справедливы, но мне стало легче, когда я выговорился.
Лицо Тана переменилось, и он поднял руки, как будто стараясь загородиться от меня.
– Ну вот, ты застал меня врасплох. Я безоружен и не могу защититься от такого смертоносного нападения. – Он пытался шутить в присутствии своих подчиненных и с натянутой улыбкой схватил меня за руку и вывел из палатки в темноту, а потом потащил за пределы лагеря в открытое пшеничное поле. Я бежал за ним, как ребенок, не в силах вырваться из могучих пальцев, которые привыкли держать меч и огромный боевой лук, его Ланату. – Ладно, давай выкладывай! Рассказывай, что могло так испортить тебе настроение.
Я все еще злился, но теперь страх пересиливал злость, и язык мой снова заговорил без всякого стеснения.
– Я полжизни потратил на то, чтобы защитить тебя от твоей же собственной глупости, и мне это надоело. Ты хоть что-нибудь понимаешь в жизни? Неужели ты в самом деле поверил, что тебе разрешат безнаказанно уйти после вчерашнего проступка?
– Ты говоришь о моей речи? – Он казался озадаченным и отпустил мою руку. – Как ты можешь называть это проступком? Все мои подчиненные, с кем бы я ни разговаривал, считают, что я все сказал правильно, и все мною восхищаются.
– Дурак, разве ты не понимаешь, что мнение твоих подчиненных и друзей гнилой рыбы не стоит в этом мире? Будь у нас более сильный фараон, ты уже был бы мертв, но даже и этот слабый и колеблющийся старик не может позволить тебе остаться безнаказанным после твоей наглой речи. Трон стоит гораздо больше твоей жизни. Тебе придется платить по счетам, Тан, вельможа Харраб! И Гор знает: счет этот будет велик.
– Ты говоришь загадками. Я оказал царю большую услугу. Он окружен льстивыми жабами, которые кормят его ложью, думая, что именно это фараон хочет слышать. Правда должна порадовать его. В глубине души я знаю: когда он подумает как следует, то будет мне благодарен.
Мой гнев начал улетучиваться перед простой и крепкой верой в торжество добра.
– Тан, милый друг мой, как же ты наивен! Никто из живущих на земле людей не будет благодарен за нелицеприятную правду, которую вколачивают ему в уши. Но ты и без этого сыграл на руку вельможе Интефу.
– Вельможе Интефу? – Тан уставился на меня. – А что в этом плохого? Ты говоришь так, как будто он мой враг. Великий визирь был лучшим другом моего отца. Я знаю, что могу довериться ему и он защитит меня. Он поклялся моему отцу, когда тот лежал на смертном одре…
Я увидел, что, несмотря на хорошее настроение и нашу дружбу, он начал сердиться на меня, может, даже первый раз в своей жизни. Я знал также: в гневе Тан страшен, хотя разозлить его довольно трудно.
– О, Тан! – Я наконец обуздал свой гнев. – Я был несправедлив к тебе, я должен был столько тебе рассказать, но не сделал этого. Все совсем не так, как ты думаешь: я, трус, не мог рассказать, что Интеф был смертельным врагом твоего отца.
– Как может это быть правдой? – Тан покачал головой. – Они же были друзьями, лучшими друзьями. В самых первых моих воспоминаниях отец и Интеф смеются рядом друг с другом. Отец говорил мне, что я могу доверить свою жизнь вельможе Интефу.
– Благородный Пианки, вельможа Харраб, правда верил в это. Но это стоило ему состояния и даже самой жизни, которую он доверил Интефу.
– Нет-нет, ты глубоко ошибаешься. Мой отец стал жертвой цепи несчастий…
– И каждое из этих несчастий было подготовлено вельможей Интефом. Он завидовал твоему отцу, его добродетелям и любви народа к нему, завидовал его богатству и влиянию на фараона. Понимал, что вельможа Харраб будет назначен великим визирем гораздо раньше его самого, и ненавидел за это.
– Я не могу поверить тебе, я не могу
