Костюшко всю ночь бредил; мучаясь от жара и ранений, которые с трудом заживали на его измученном физически и духовно теле. Немцевич с Фишером с жалостью наблюдали за тяжёлым состоянием своего товарища, но ничем не могли помочь ему. Их не подпускали к больному, и весь уход за Костюшко осуществляли русские солдаты.
Пару раз на протяжении всего пути Тадеуш Костюшко приходил в себя, удивлённо оглядывался вокруг, но ничего не говорил, а только смотрел вверх и молчал. Но такие просветы в сознании больного были редки, и большую часть времени он находился в забытьи.
Людовика проснулась рано утром с тем же чувством тревоги, которое она испытала вчера вечером. Одевшись по погоде и накинув на плечи тёплый полушубок, она вышла во двор подышать свежим воздухом, охлаждённым первыми утренними заморозками. Княгиня с любопытством рассматривала бородатых казаков и бравых подтянутых драгун, составляющих охрану, когда из домика для слуг вынесли носилки с раненым офицером. По белеющим повязкам на его ноге и на голове и проступающих на них бурых пятнах Людовика догадалась, что полученные им раны достаточно серьёзны. Из обыкновенного женского любопытства она подошла поближе к солдатам, которые несли носилки. Вглядевшись в лицо раненого, Людовика почувствовала, как у неё подкашиваются ноги, а земля вдруг стала уходить куда-то в сторону. Она хотела крикнуть, позвать на помощь, но какой-то ком застрял в её горле, а голос не слушался парализованного страшной догадкой сознания.
«Матка Воска! Да это же он! Тадеуш! Не может быть...» — пульсировала горячая кровь в висках у бедной женщины, и Людовика машинально подошла ещё ближе, чтобы убедиться в реальности происходящего. Однако Титов, заметив её движение в сторону носилок с раненым, поторопился перехватить невольного свидетеля.
— Пани, вам сюда нельзя, — слегка придерживая её рукой, пояснил он княгине.
Но непонятливая пани внезапно оттолкнула руку майора и рванулась к Костюшко. Она упала перед носилками на колени, и солдаты от неожиданного поступка этой красивой женщины остановились и с немым вопросом уставились на своего командира.
Титов подошёл к княгине. Он понял, что перед ним только что разыгралась непонятная ему человеческая трагедия, которою не всегда увидишь даже на сцене лучших театров мира. Но Титов был человеком военным и прекрасно понимал, что тайна перевозки Костюшко в Санкт-Петербург в этом доме уже перестала быть тайной. И в этом есть его вина, о которой никто, желательно, не должен знать.
— Княгиня, вы знаете этого человека? — тихо спросил он, плохо понимающую происходящее Людовику.
Людовика услышала голос и подняла глаза на Титова. Когда же до неё дошёл смысл заданного ей вопроса, продолжая молчать, она быстро закивала головой. Догадка Титова подтвердилась, и он задумался. В это время на крыльцо вышел хозяин поместья и стал также свидетелем трагедии жизни. Он направился к носилкам, возле которых стояла на коленях его жена, и Титов понял, что ему пора действовать. Кивнув казакам в сторону князя, он приказал его задержать, а сам наклонился к стоящей на коленях Людовике и попытался её поднять. Наконец княгиня обрела дар речи и со слезами на глазах обратилась к премьер-майору:
— Прошу вас, ради Христа, в которого вы, надеюсь, верите, ради всего святого, разрешите мне минуту побыть рядом с ним, — попросила она, указывая на лежащего без сознания Костюшко.
И здесь сердце Титова дрогнуло. «Ну и пусть побудет. Чёрт с ним... Они же тоже люди», — подумал Титов и кивнул солдатам, разрешив княгине остаться у носилок.
Людовика встала с колен и своими нежными белыми руками стала гладить и поправлять на Тадеуше бурые от крови бинты. Она подняла взгляд на стоящего рядом Титова и опять попросила его:
— Ещё минуту... Я клянусь, что об этом никто не узнает.
Титов сдался во второй раз и разрешил.
Князь Любомирский стоял также в нескольких шагах от своей жены, не решаясь подойти к ней, когда между ними находился русский драгун. Растерянность и унижение чувствовал магнат в своём родном доме, но ничего сейчас решить не мог. Его жена стояла рядом с Костюшко и слёзно просила русского офицера разрешения побыть с ним хотя бы ещё несколько минут!
Немую сцену нарушил голос Титова:
— Всё, княгиня, достаточно, — сказал он командирским голосом, по тону которого Людовика поняла, что больше времени у неё нет. Она в последний раз погладила своей рукой руку Тадеуша, поцеловала его в лоб и отошла от носилок на несколько шагов.
Титов махнул рукой, и казаки продолжили свой путь, навсегда унося Костюшко от Людовики.
Перед тем как последовать за подчинёнными, Титов в последний раз обернулся в сторону Людовики и сказал:
— Княгиня, помните о своей клятве, — после чего поправил треуголку и пошёл вслед за конвоем.
За носилками шли связанные между собой ещё двое пленных, ставших невольными свидетелями трагической встречи. Юлиан Немцевич и Фишер, всю последнюю ночь находившиеся рядом со своим командиром, понуро шли за конвоем, удивляясь про себя, какая удивительная штука эта жизнь и какие она иногда преподносит сюрпризы.
Костюшко положили в большую кибитку, похожую на сундук. Снаружи она была обита кожами, а внутри железными листами. Только сбоку было видно окошко для подачи пищи и воды. Туда же поместили Немцевича и Фишера. Когда кибитка с пленниками и конвой скрылись за поворотом, Людовика в молчании прошла мимо супруга, который по-прежнему стоял в немом оцепенении от всего увиденного. Вдруг, неожиданно что-то вспомнив, она повернулась к нему и сказала только одно слово:
— Прости.
Князь словно очнулся от забытья, подошёл к жене, обнял за плечи и привлёк к себе. И в этот момент из прекрасных женских глаз хлынули слёзы, и тело Людовики содрогнулось от горьких рыданий. Она продолжала плакать до тех пор, пока её муж не довёл до спальни и не уложил на кровать. Просидев рядом с ней и подождав, пока она успокоится, Иосиф Любомирский спустился в гостиную и приказал подать ему домашней наливки. Собственноручно наполнив бокал доверху своим любимым напитком, он одним глотком выпил его и с горечью произнёс:
— Что за жизнь... Двадцать лет любить женщину, которая любит другого.
В этот вечер в поместье князей Любомирских
