Возможно, я чуточку пересолил в поэтическом везении, быть может, произведение вышло несколько претенциозным… Во всяком случае, в течение двух недель никакого ответа я не получил. А когда слишком уж настырно требовал ответа от возницы, тот, рассердившись, схватил кнут и хлестнул им меня по лицу, оставляя на нем багровую полосу. Это случилось, как впоследствии оказалось, во время последнего визита Беатриче в нашем доме. Картина была закончена. Ну а ван Тарн, почему-то печальный, в отношении своей прекрасной модели ничего говорить не желал. И вот тогда-то я разъярился. Сонеты, письма, ожидание… В конце концов, это обычная проститутка, а проституток не соблазняют, проституток просто покупают!
Я решил отправиться на учебу к капитану Массимо, базовая жизненная максима которого звучала так: "Все, сынок, в жизни можно иметь за деньги, кроме здоровья и здравого ума. Только ведь тебе и того, и другого хватает".
Говоря по правде, денег мне тоже хватало. За мою помощь в мастерской мастер Маркус вознаграждал меня, говоря по правде нерегулярно, но бывало, что весьма даже щедро. Да и клиенты, которым я в качестве посыльного относил работы ван Тарна, не раз одаряли меня приличными чаевыми. Весьма пригодилось моя сноровка в рисовании. В соответствии с местным обычаем, когда заказывали миниатюру, вместе с ней заказывали и ее копию. Довольно-таки часто богатый Pater familiae одарял своими портретами всех сыновей. А Маркус повторяться не любил. Когда я пару раз доказал, что рисую так умело, что копий нельзя отличить от оригиналов, он охотно возложил эти трубы на мои плечи, как правило, забирая всего лишь треть гонорара.
Старый моряк уже раньше уговаривал меня обрести знаки того, что я мужчина в каком-либо святилище Эроса, не ожидая того, пока дядя Бенни окрутит меня с какой-нибудь глупой телкой, или же отец Филиппо сделает из меня монаха.
— Ничто не придает мужчине уверенности в себе, как опыт в любви.
Все это я пропускал мимо ушей, но в тот день, когда боль и ярость перелили чашу горечи, я решился:
— И сколько это стоит, капитан?
— Сколько? — Массимо расхохотался. — Среди гулящих женщин большая разнородность, чем среди лошадей. А ты ведь должен понимать разницу в цене между клячей, которой место только на живодерне, и императорским конем. Точно так же и среди девок-давалок. В районе порта можно найти "мочалок", готовых подарить тебе небесное наслаждение за пару медяков. Вот только забавляться с ними — дело более опасное, чем голым кататься по муравейнику. Тогда можно воспользоваться услугами candeli…
— Свечей? Я правильно расслышал?
— Так их называют. Может потому, что чаще всего они селятся у свечных торговцев. Зато не нужно свечки, чтобы их там найти.
По выражению моего лица он догадался, что на candeli особого желания у меня нет, так что продолжил цитировать свой путеводитель — и одновременно справочник — сводника.
— Лично я предпочитаю mammazuolo, публичные дома, скрытые под вывеской Заведения Сводничества Служащих. Как инвалид, я имею там пятидесятипроцентную скидку. Ты, в качестве студента, тоже наверняка получил бы там сниженный тариф на треть. Места эти приятные, безопасные, отличающиеся домашней атмосферой. За порядком там следит La Mamma, управляющая, а подобного рода заведениях можно встретить и ученых, и людей искусства, и чиновников, и военных, для которых mammazuolo — это попросту контора, столовка, а заодно и светский салон с ненавязчивой и культурной обслугой.
— И сколько стоят такие, которые… как дамы?
Массимо лишь вздохнул.
— Сынок, здесь верхнего предела нет. Имеются такие, для которых следует быть богатым, как Мальфикано, или же могущественным, как сам император. Хотя и у них имеются свои капризы. Помню, когда еще со мной были обе ноги, в Бари втрескалась в меня некая Наннина. Никогда потом я не встречал женщины с такими достоинствами. Воистину, то было объединение Венеры и Минервы. Рассудка и темперамента. Голос у нее был глубокий и настолько нежный, что она могла бы с его помощью укрощать гиен. Манеры у нее были чрезвычайно изысканные и субтильные. А какие она на себя надевала — а точнее, снимала — одежды! Платья из шелка и бархата, расшитые золотом, драгоценными камнями и замечательными жемчужинами из Персии; под платьями она носила шелковые рубашки с золотой бахромой, на шее у нее было колье, стоящее, самое малое, две сотни дукатов. Боже ж ты мой! Белье у не было белее снега, и настолько пропитано благовониями… Хотя и естественный запах Наннины не имел себе равных. А в этом деле, сынок, я разбираюсь. Ведь запах у гулящей девки — дело самое важное: хороший нос заранее вынюхает и болезнь, и обман, и грабеж, и несчастье.
— И много она брала?
— Да почти что и ничего. Я же говорил, что она в меня втюрилась. Замуж за меня выйти хотела, только бы я море бросил, да на земле осесть пожелал. Только я никак не мог решиться. Тогда она вышла за какого-то ювелира или банкира… Ну а на старость осела в монастыре.
— Не может быть!
— Говорю тебе, Фреддино, всякая блудница в глубине души мечтает о нормальной, богобоязненной жизни. Вот только многие решают отступить, когда уже слишком поздно. Ну да разве мало великих дам начинало карьеру в борделях. Многие императрицы…
— Но как до такой добраться? Здесь, в Розеттине…
— Знаю я парочку самых лучших сводников. Они тебе помогут. Ты еще молоденький, свеженький. Сколько лет той женщине?
— Ей еще нет тридцати…
— Ну, тогда уже она почувствовала вкус в малолетках.
Сводник, пухлый словно перезрелый персик иудей, лишь спросил, кого я имею в виду. Сквозь крепко стиснутые губы я еле произнес, что Беатриче. Он не выглядел удивленным и пообещал заняться проблемой. Уже на следующий день, весь
