Пока я смотрю, лагерь погружается в темноту. Я взорвал генератор. Теперь свет исчез, не считая маячков вдоль направляющих канатов — цепочек тусклых голубых звезд, мотающихся взад и вперед на ветру. Путеводные созвездия, указывающие потерявшейся биомассе дорогу к дому.
Но я не пойду домой. Я еще недостаточно потерялся. Я стремлюсь слиться с темнотой настолько, чтобы исчезли даже эти звездочки. Ветер доносит до меня отдаленные крики рассерженных и напуганных людей.
Где–то за моей спиной отсоединенная биомасса перегруппируется в более крупные, более мощные формы для финального противостояния. Я мог бы и сам остаться там. целиком: выбрать единство, а не разделение, слиться с другими фрагментами и ощутить восторг от того, что стал чем–то большим. Моя сила пригодилась бы в грядущей битве. Но я выбрал иной путь. Я решил сохранить Чайлдса на будущее. В настоящем не осталось ничего, кроме смерти. А о прошлом лучше не думать.
Я и так оставался во льду слишком долго. Я не знал, сколько времени понадобится миру, чтобы сложить дважды два, расшифровать заметки и записи из норвежского лагеря, вычислить место катастрофы. Тогда я был Палмером, и они ни о чем не подозревали. Я поехал с ними. И даже позволил себе слабый проблеск надежды.
Но это уже нельзя было назвать кораблем. Даже не обломками — лишь скелет, ископаемое, вмерзшее в днище гигантской воронки посреди ледника. Двадцать двуногих оболочек могли бы взобраться друг другу на плечи, и они едва достали бы до верхнего края кратера. Вечность навалилась на меня неподъемной глыбой — сколько тысячелетий понадобилось, чтобы нарос весь этот лед? Сколько эонов Вселенная вращалась без меня?
И за все это время — быть может, миллион лет — никто не пришел на помощь. Я так и не отыскал себя. Не знаю, что это значит. Может, я уже не существую нигде, за исключением этого места.
Позади, в лагере, я уничтожу следы. И дам им последний бой, позволю истребить свирепого монстра. Пускай они победят. Пусть они перестанут искать.
Здесь, посреди метели, я вернусь в лед. В сущности, я почти и не выходил из него — прожил всего несколько дней из этих бесконечных эпох. Но я успел узнать достаточно. Обломки сказали мне, что корабль нельзя починить. Лед поведал, что никто не придет на выручку. А мир сообщил, что ужиться вместе нам не удастся. Будущее — единственная надежда на спасение. Надо пережить всю эту враждебную, извращенную биомассу, дать времени и космосу изменить правила игры. Возможно, в следующий раз, когда я проснусь, мир будет другим.
Пройдут миллионы лет, прежде чем я увижу новый восход.
Вот чему научил меня мир: адаптация — это провокация. Адаптация — это повод к насилию.
Необходимость оставаться в этой оболочке кажется почти оскорблением, плевком в лицо самого Творения. Она так плохо приспособлена к окружающей ее среде, что для сохранения тепла приходится заворачиваться во множество слоев ткани. Я мог бы улучшить свое нынешнее тело мириадами разных способов: укоротить конечности, обеспечить лучшую теплоизоляцию, уменьшить соотношение поверхности с объемом. Во мне все еще хранятся тысячи форм, но я не решаюсь воспользоваться ими даже для того, чтобы спастись от холода. Я не решаюсь адаптироваться — здесь я могу только прятаться.
Что это за мир, который отказывается от причастия?
Это же самая простая, доступная любой биомассе идея. Чем больше ты способен меняться, тем лучше приспосабливаешься. Адаптация — это сила, адаптация — это выживание. Она древнее и глубже разума, и даже оболочки. Это клеточный уровень, это аксиома. И более того, она приятна. Принять причастие — значит испытать чистое чувственное удовольствие от того, что сделал мироздание лучше.
Но этот мир, застрявший в неприспособленных оболочках, не желает меняться.
Поначалу я просто решил, что он ослабел от голода, что на этих ледяных пустошах не добыть достаточно энергии для обычной трансформации. Или, может, здесь что–то вроде лаборатории: аномальный закоулок Вселенной, оторванный от остального космоса и застывший в этих нелепых оболочках, часть секретного эксперимента по униформизму в экстремальных условиях жизни. После аутопсии мне пришло в голову, что мир просто забыл, как меняться. Дух, не способный соприкоснуться с тканями, не может придавать им нужную форму, а время, стресс и хроническое голодание стерли саму память о том, что когда–то это было возможно.
Но все равно тут слишком много загадок, слишком много противоречий. Почему именно эти формы, так мало приспособленные к окружающей среде? И если от плоти отрезан дух, на чем же она держится? И почему эти оболочки оказались настолько пустыми, когда я вселился в них?
Я привык находить разум повсюду, в каждой частице каждого отростка. Но в бессмысленной биомассе этого мира не за что было уцепиться: лишь волокна, передающие приказы и входящие данные. Я причащался против их воли. Выбранные мной оболочки сопротивлялись, но в конце концов покорялись. Мои нервные окончания проникали в их примитивные электропроводящие системы, в каждый орган и ткань. Я видел глазами, принадлежавшими мне лишь частично; моторные нейроны передавали мои команды и двигали конечности, все еще состоявшие из чужих белков. Я носил эти оболочки, как бесчисленное множество других до сих пор, перехватывал контроль, позволяя индивидуальным клеткам ассимилироваться в своем темпе.
Однако все ограничивалось лишь телом. Мне не удалось найти и усвоить ни воспоминаний, ни опыта, ни понятий. Для выживания недостаточно быть просто похожим на этот мир: надо слиться с ним, стать его частью. Надо действовать, подобно ему, но впервые на моей памяти я не знал как.
Еще больше пугало то, что мне и не нужно было этого делать. Поглощенные мной оболочки продолжали передвигаться совершенно самостоятельно. Они беседовали друг с другом и занимались рутинными делами. Я не мог этого понять. С каждой секундой я погружался все глубже в их конечности и внутренние органы, отчаянно высматривая хоть какие–то признаки прежнего владельца. Но наталкивался лишь на собственные системы.
Конечно, все могло быть гораздо хуже. От меня могли остаться лишь несколько клеток, движимых исключительно инстинктами и собственной адаптивностью. Разумеется, я бы вновь вырастил себя, пробудил сознание, причастился и восстановил
