Елена – в растерянности. Она – преподаватель русского языка и литературы. Обычно – полное понимание с детьми. И с Игорем, собственным сыном, – разумеется, тоже. А сейчас… Дефицит слов какой-то. Недовольный сын быстро-быстро ногами топ-топ. Рука Елены – на руке Игоря. А в голове – кавардак.
Они у самого моря. Следы волн на босоножках. Медузы на песке.
– Я – в воду, руками, – мальчишка уже без майки и почти без шорт.
– Нет. В воду только с папой – вечером. У него – руки в воде.
– Сейчас. Один. Папино слово – можно.
– А моё – нельзя! – Рука ребёнка – из руки матери.
– Я быстро! Папино слово – я хорошо руками!
– А я тебя – по попе. Тоже руками! – У Елены – обескураженность и лёгкий испуг. И странное ощущение, что с миром что-то не так.
Игорь – на волнах вверх-вниз. Голова над водой, голова под водой. Чайка – вяк! Далёкий крик Игоря:
– Мама, я на дно! НА ДНО-О-О!
И голова – под воду.
Сердце – испуганно стук. Её сын – под воду, на дно. Словно камень. Караул! На помощь, кто-нибудь!
Елена бяк-бяк по пляжу.
– Мой сын – в воде, а я – нет! Я руками – не… Я без рук в воде. И без ног. Тьфу! Да что же это? На помощь!
Мужчина – спиной на песке, во взгляде – непонимание. Его рука – прямой указатель за её спину.
– Это ваш сын?
Из воды – Игорь, мокрый, взъерошенный и довольный. В руках – красивая ракушка.
– Со дна! Для тебя! – в голосе радость.
Что-то не так с миром, – снова тревожная мысль.
Вечер. Она с мужем и сыном в парке.
– Хорошо перед сном ногами на природе, правда? – в голосе мужа удовольствие.
Сын – быстро-быстро вслед за белкой. Белка – лапами и хвостом по дубу вверх.
– Правда, – Елене всё ещё неспокойно. – А днём Игорь – внезапно на дно. А у меня – страх и паника.
– Я не на дно, – сын уже рядом. – Я за ракушкой. Красивой. Для мамы.
– Ах, ракушка! Леночка, а почему же страшно?
– Мне показалось, что Игорь – на дно! – отчаяние в голосе.
– Ну да. И я ж об этом. На дно.
– Ай, – внезапная боль, – голова моя!
– Леночка, что с тобой?
– Не со мной. С миром. Неужели только мне кажется… Только мне чувствуется…
– Что кажется, милая? – Ладонь мужа на её лбу. – Что чувствуется?
– Что всё не так… – скамейка. На неё – ягодицы. Я-го-ди-цы-на-ска-мейку. Звучит-то как.
В памяти – её ученики. «Добрый день, дети! Ягодицы – на стулья. Иванов, ягодицы – от стула. К доске – марш!» Тьфу! Неужели она так с детьми?
Разноцветная птица крыльями по воздуху быстро-быстро. Сын в восторге, мать в панике.
– Всё не так, – снова её слова. – Сложно для понимания, для объяснения, но что-то не так. Проклятье. Кто-нибудь. ПРЕКРАТИТЕ это!
* * *– Глаголы прорываются в мир людей. Из-за решёток выскальзывают. В чём причины и как с этим бороться?
Верховный крылат смотрел на руководителя профсоюза объединённых слов Крылатии. Тот отвечал невозмутимо.
– Причины в том, что не все люди приспособились к безглаголью. Некоторые истинные ценители языка, сами того не ведая, вызывают нарушителей из заточения. Да и не-ценители без глаголов двух существительных связать не могут. У них там сейчас полное непонимание друг друга. Скандалы, обиды и прочие конфузы. Из всех слов в лексиконе людей скоро одни матерные останутся. Мои подопечные отказываются работать в таких условиях.
– Вы считаете, что нужно выпустить жареных нарушителей на волю?
– Я считаю, что, борясь с алкоголизмом, не обязательно вырубать виноградники.
– Откуда это?
– Из мира людей, для которого вы так стараетесь.
Верховный крылат вздохнул и пошёл подписывать новый указ.
4. Божественное прилагательное
И снова возник перед верховным крылатом руководитель Профсоюза Слов. Только не простых слов, а, так сказать, неприличных.
– Глаголы жареные на волю выпустили, а мы, мать вашу, до сих пор под запретом! Людям нас приходится из-под полы выкорябывать! Я уже молчу о том, что мы не впитываемся ни людьми, ни крылатами. А мы, к сведению твоего свиного рыла, очень даже клёвой популярностью пользуемся.
Верховного передёрнуло. А ведь в Крылатии неприличные ещё более или менее мягко звучат. В отличие от мира людей.
– И у кого же, позвольте полюбопытствовать, вы популярностью пользуетесь?
– У недоумков этих. Людей ваших обожаемых. А если не дадите нам свободу, мы бунт поднимем. И на йух всё разнесём. Вот, – руководитель Профсоюза скривился, копируя верховного, – увидеть извольте!
Они подлетели к окну. На площади перед резиденцией верховного стояло трое могучих крылатов с прилизанной коричневой шёрсткой и грозно держали в руках нечто отдалённо напоминающее тот самый «йух». Размером с хорошее бревно. Верховный вздохнул. Сложил крылышки, подошёл к столу. За что ему всё это? Стараешься-стараешься, концы с концами соединяешь – так, чтобы всем хорошо было. И что? Всякий раз новые недовольные обнаруживаются. А люди, для которых столько усилий, и вовсе не замечают твоего существования.
Устал верховный, очень устал.
– Знаете что, любезный, – повернулся он к руководителю неприличных, – идите-ка вы все на йух. В смысле, к людям, раз уж они вас так приветствуют. Только совсем идите. В Крылатии чтобы и духу вашего не было больше!
– То есть с полной развиртуализацией здесь и материализацией там. Клёво! А печать первенства нам втулите? – ехидно поинтересовался руководитель.
– Первенства – не дам. Пожалею людей, пожалуй. А вот печать равноправия – на здоровье. И пусть сами выбирают, какой лексикой пользоваться.
Не сразу отдуплились словечки неприличные, что нет у них больше крыльев. Да и вообще, интерфейс сменить нафиг пришлось. Очеловечиться, тксказать. Зато люди их приняли с распростёртыми объятьями. Полный: лол: получился.
Идёт человечек по улице, а рядом с ним – Хрен Кабысдоший – огромный такой детина, заросший, глазами зыркает. Стоит кому-то человечку не угодить, он его тут же к Хрену Кабысдошьему и посылает. И попробуй только не пойти – не получится. Хрен-то рядом стоит. Ухмыляется.
А уж сколько кайфа всяким сочинителям от такого симбиоза. Что вижу, то и творю, а пипл радостно хавает. А кто не хавает – того к Кабысдошьему. Или ещё к кому – повыше да позакрученней.
Впрочем, не все хавали. И не все творили что ни попадя. Жил, например, на свете писатель – талантливый, несмотря на то, что юный. И отчаянно он всякому неприличию сопротивлялся. Хотя и не всегда успешно.
– Что за бесстыдство нафиг такое? – гневно вопрошал юноша у мироздания. – Хочется искусства и благолепия, а лезет непотребство со всех дыр. Вместо вдохновения – сплошная матерщина. Где ты, прекрасное звучное слово? То ли дело классики писали: «Люблю грозу в начале мая – когда херачит первый гром». Ой, кажется, у классика иначе было. Где ты, где ты красивое хлёсткое слово?
