Выглядел тот пусть и страшно, но по меркам Улья – не особо. Посекло осколками немного рожу, глаза на месте. Ну да, нос на коже висит – ничего, до свадьбы заживет. Крови, правда, много – все заляпал и меня тоже, но раз драться лез, значит, ничего серьезного – жить будет. Можно было перевести все в партер и навалять ему еще немного до кучи, насрав на Михалыча и его клятвы, но перегорел уже, да и грубияна оттащили забежавшие в бар вооруженные мужики. Поэтому я только сплюнул кровавую слюну.
– Михалыч, что у вас тут за война?!
– Да хрен его знает. Вон у того надо спрашивать, – стволом ружья указал хозяин заведения в мою сторону.
– Не боись, спросим! – подытожил голос. – Твою мать, это же охранники с точки Люли…
Люля, Люля… Что-то знакомое. Точно – это же крестник Цемента.
Вот же мразь, и здесь, сука, нагадил!
* * *– Это формальность, – убежденно заявил Дохлер. – Ясно же, что ты сидел нормально, никого не трогал, я и запись видел. К тебе полезли эти мудаки, в итоге огребли! Ну лишканул малость… С кем не бывает.
И пронесся из угла в угол. Камера, куда меня поместили до судебного разбирательства, – подвальное помещение без окон, три на два метра, с тусклой лампой под высоким потолком. Выделялась на стене выцарапанная надпись готическим шрифтом: «I am /I can», учитывая, что остальные слова и словосочетания никакой особой смысловой нагрузки не несли, кроме как сугубо описывающей обстановку и отношение к заключению в целом, это был блеск: «Я есть, значит, я могу». Надо же, занесло философов-эстетов и в эти края.
– Камера для смертников! У нас тут все быстро, заскучать не успеешь, повесят или башку срубят, – усмехнулся пузатый провожатый, гремя ключами, отпирая массивную стальную дверь.
Окно кормушки, две камеры наблюдения расположены высоко, чтобы слепых зон не было. Вот и вся обстановка. Ах да, главное – тяжелое металлическое, явно кованое железное кольцо, вделанное в стену, на уровне пояса, к которому меня сноровисто приковали наручниками два дородных конвоира, втолкнув в полутемное помещение, после слов тюремщика.
Сбежать отсюда… Не знаю, не знаю. Вряд ли кто-то смог бы сбежать отсюда даже с дарами Улья, если только не умел ходить сквозь стены. Мне же отчего-то не удавалось переместиться в этом стакане. Умение не откликалось, как я ни старался. Да и стальные браслеты на запястьях, стянутые с безумным идиотизмом товарищами, знавшими толк в садизме, сводили на нет все мысли о свободе. С каждой минутой терялось ощущение рук. Вот же суки! Несколько часов, и поможет только ампутация. Хотя это же Улей. Но…
Серьезный подход впечатлял. Читая надписи на стенах, я узнал, что не все художники и поэты разделяли мою участь. Большинство из них были свободны в перемещениях по камере, поэтому мне становилось совсем кисло. Я особо опасен? И в голове суматошная мысль: «Допрыгался».
Примерно часа через четыре в камеру ввалился сначала Дохлер, а за ним Третьяк. Недовольно ворча, тюремщик все же ослабил хватку наручников после моего требования, но скорее соблюдая порядок содержания заключенных на глазах у посетителей. При этом одарил таким взглядом, что становилось понятно: отольются мне кошкины слезки.
– Точно, Люгер прав во всем, – тоном, говорящим обратное, заявил Третьяк. – Прямо мочи нет, насколько он прав! Правее не бывает! Вот жил я нормально, дернул же меня черт Люгера своим крестником сделать… Не делай добра, как говорится…
– Третьяк! – Дохлер возмущенно посмотрел на товарища.
– А что «Третьяк»? Ты тоже… Прав, прав. Ни хрена он не прав! Косяков вагон! Итак, первый! Гранаты негражданам, да и гражданам, в обиходе запрещены! Гранаты должны либо храниться в таком месте, доступ к которому затруднен, то есть в гостиничном оружейном сейфе, имеющемся в каждом номере. Без запальных устройств! Повторяю: без запальных устройств! Что, думаешь, нашим воротилам от отельного бизнеса деньги девать некуда? В каждом номере стальной ящик! Установили строго по регламентам! Второй косяк: он добивал раненых. Эта ведь сука, Люгер, провел контроль прямо под видеокамерами. Пострадавшие со стороны мирных граждан – синяк Бидроль, несмотря на то, что пьянь последняя, но он, как говорят в Одессе, таки гражданин! А из упокоенных нашим боевым товарищем не удостоился столь высокого звания только первый, кого он приголубил, – Утюг! Броулер по паспорту, а в миру просто Бройлер, а также Голова – это, твою мать, полноценные граждане Острога, которым легко и просто провели контроль прямо в гостевой зоне!
Третьяк глубоко вздохнул, набирая воздух в легкие, и продолжил:
– Контроль! Ты вдумайся, какой резонанс будет?! Контроль гражданину! Гражданство – это не просто так! Это не только звездочка в ай-ди! А так-то все нормально… Ну, подумаешь, гранату там взорвал, пострелял горожан. Покушать сходил, герой! Завтра еще один явится, тоже в сортир попрется, из граника куда-нибудь залепит. А ты что с собой двадцать шестой не взял? Как так? – посмотрел на меня крестный, в глазах злые, но отчего-то веселые бесенята.
Я пожал плечами. Честно говоря, было бы можно – взял бы, и автомат прихватил бы. Третьяк же опять принялся почти орать:
– И на хрена тогда бы делить народ на граждан и неграждан? Чисто все едины перед богом и очередным отморозком?! Не, ну а что, мало ли каких горячих к нам ветер занесет?! А ты знаешь, что по закону голос гражданина значит больше, чем голос негражданина? Ты знаешь, что прописано везде: когда твоей жизни не угрожает опасность, ты должен ждать органы правопорядка в спорных случаях и… и оказать первую помощь пострадавшим! Даже если это преступники, но граждане, которых виновными может признать только наш суд, самый честный и гуманный? Вот Люгер и оказал помощь, всех подлечил! Чисто в башку, каждому, каждому! Залепил по маслине! Лепила от бога, короче! Добил, чтобы не мучились, бедолаги! Неоперабельные, суки!
– Да и хрен бы с ними! Одно слово – мудаки! – Дохлер вновь прошелся туда-сюда. Остановился рядом со мной.
– С тем, что эти уроды собой представляли, я полностью согласен! Вот только именно его сейчас на кол посадят! – ткнул пальцем в меня крестный. – Ты это понимаешь, Дохлер? А баба? Ее вообще не зацепило, но там речь идет уже и про выкидыш, и про остальное. Письки мужской не видела, у них с этим строго, целка – короче, сам Михалыч хвастал, но, мля, выкидыш! Ладно, не Земля это! Разобрались. Сейчас всех собак на него будут вешать! А ветер откуда дует? Никто не знает?.. Михалыч, сам же знаешь, сука валовая, он тоже телеги строчит чисто принтер! «Мой бар пострадал»… Твой бар начал страдать, когда ты
