И по какой-то причине всю поездку, преисполненную мертвой тишиной, я надеюсь, что моя машина тоже сломается и мне придется из нее выйти, так и не доехав до дома.
Но мы доезжаем. Я заворачиваю к его четырехквартирному дому и очень осторожно паркуюсь, идеально вписываясь между белыми линиями. Смотрю на три других двери в надежде, что сейчас там никого нет. Это небольшое здание: две квартиры внизу, две наверху. Коннор живет в верхней слева, с большим кривым номером «три» на двери.
Я поднимаюсь за ним по старой деревянной лестнице, сердце выпрыгивает из груди. Я едва ощущаю под рукой узкие перила, которые ведут меня к двери с облупившейся красной краской.
Только мы переступаем порог, как Коннор со всей дури меня толкает, и я растягиваюсь на полу. Ударяюсь локтем, и рука на мгновение словно немеет. Слышу, как за спиной хлопает дверь – картины на стене дребезжат от силы удара.
Я не встаю – пытаюсь выровнять дыхание и подавить желание свернуться калачиком. Его настрой можно изменить правильными словами. Если буду мыслить трезво, то сумею вернуть своего Коннора.
Если все сделаю правильно, он вернется.
– Ну ты и шлюха, – злобно цедит он. – Ты и перед ним ноги раздвинула?
Я впадаю в шок. Коннор и раньше был жесток, но это… это исходит из глубин его тьмы.
– Нет, боже, нет. Я люблю тебя. Только тебя.
Я редко плачу, когда он становится таким. Уже привыкла, и слезы больше не приходят, как когда-то. Я просто принимаю это и пережидаю. Когда все заканчивается, я обнимаю Коннора, пока он не перестает ненавидеть себя за содеянное, а потом мы оба делаем вид, будто ничего не было.
Но сегодня мои глаза полны слез. Его слова ранят сильнее, чем кулак.
– Ты – тупая идиотка, знаешь это? С чего ты решила, что он захочет тебя снова после того, как использовал? Я единственный, кто всегда будет рядом. Кто терпит тебя. А ему на тебя плевать.
Все это ложь. Коннор не просто «терпит меня». Он во мне нуждается. Так же как я в нем. Но от звучания этих слов внутри меня все сжимается. Согнувшись, я утыкаюсь лицом в колени и обнимаю ноги руками в желании исчезнуть. Наверное, я могла бы утонуть в собственных слезах.
Коннор больно дергает меня за руку, поднимает с пола и прижимает к стене, отрезая пути к отступлению.
Он всегда так делает – своего рода загоняет меня в ловушку. Ведь так я никуда не денусь, пока его гнев не утихнет. Так он сможет исправить содеянное, вместо того чтобы дать мне уйти с гадким чувством, бурлящим в животе.
Да я и не смогу оставить его в такой момент. После этого всегда следуют его слезы и мольбы о прощении. Но с каждым днем все становится хуже и сложнее. Становится труднее запоминать извинения перед новыми ударами.
Ведь они происходят все чаще. Следы любви исчезают, гнев растет и все идет не так, как я представляла.
Почему? Почему он позволяет гневу вот так изливаться?
Как он может, видя меня дрожащей и плачущей, продолжать орать? Как может смотреть мне в глаза и быть таким жестоким?
Я бы никогда с ним так не поступила. Никогда.
– Ты даже не представляешь, насколько ты тупая.
И тут он отклоняется назад, сжимает кулак и наносит удар.
В стену.
Она ломается, и куски гипсокартона сыплются мне на плечи.
Вот и все.
Первый удар, первый хороший, сильный удар обычно приводит его в чувства. Я даже вижу это по его лицу, эту резкую смену эмоций «до» и «после».
Я всегда знаю, когда тьма отступает. Мне кажется, это боль – такая саднящая и реальная – выдергивает его из плена ярости. Сегодня мне повезло. Сегодня он ударил стену, а не меня.
Коннор дважды моргает и осознает, что я дрожу перед ним.
– Ох. Я… – Он отходит от меня. Всегда наступает этот момент. Момент, когда он, кажется, видит себя со стороны, отматывает все назад и переживает заново. А затем Коннор поворачивается ко мне, и за долю секунды до того, как он полностью придет в себя, я вижу на его лице тот же шок и страх, какие наверняка отражены на моем. Я вижу, что он не понимает, что натворил. Что он себя не контролировал.
Но так не должно быть. Он не должен уступать ярости и позволять ей собой управлять. Я не знаю, почему в нем живут два человека.
Не знаю, почему ему достались две разные личности, а мне лишь одна – та, которая принимает на себя его гнев и которая собирает все по кусочкам после.
Я. Только я. Не хочу, чтобы это продолжалось. У меня больше не осталось сил. Я едва держусь.
И едва удерживаю на плаву его.
Это просто несправедливо.
Коннор делает шаг ко мне, чтобы обнять, но я вся напрягаюсь, и ему приходится насильно притянуть меня к себе.
И я всхлипываю от облегчения – все закончилось. Вспышка гнева прошла. Сегодня Коннор меня не тронул. Это хороший знак. Возможно, он больше никогда мне не навредит. Если он увидел меня с другим и разозлился, но все же не тронул, это что-то да значит. И я позволяю себе надеяться, что мы совершили шаг вперед, в противном случае меня надолго не хватит.
Коннор обнимает меня, и я захлебываюсь в слезах. Надо же, а мне казалось, я с ними покончила. Я думала, что смогу закалиться. Но эти американские горки меня доконали. Я устала от этих перепадов настроения.
Мы опускаемся на пол – сил нет стоять, Коннор усаживает меня к себе на колени и укачивает, пока я рыдаю в голос – до нехватки дыхания, до икоты.
– Прости, Энн. Мне так жаль.
Я шмыгаю носом, изо рта вырываются хрипы.
– Мне не нужны твои извинения. Просто перестань так себя вести. Я хочу, чтобы все было так, как когда мы встретились.
– Я знаю. Так и будет, обещаю. Я буду относиться к тебе, как прежде. Клянусь.
Киваю, мне хочется в это верить.
Но даже когда слезы высыхают и я засыпаю в его объятиях, на душе остается еще один шрам. Его никто не увидит. О нем никто не узнает. Но он будет там. В конце концов все шрамы останутся шрамами, и вот чем я стану – одним большим шрамом от любви, в которой что-то пошло не так.
30 июля
11 месяцев
Меня охватывает странная нервозность. Сегодня я планирую подарить Коннору свою скульптуру. Надеюсь, увидев ее, он поймет, как сильно я его люблю. Прочувствует это до глубины души, как
