Гриша понимал. Он честно что-то изображал, правда, при этом ни один его мускул не дрогнул. Но Родриг остался настолько доволен, что тут же подписал с Гришей контракт. Для этого пришлось нести с первого этажа прибор, преобразующий импульсы в слова; Григорий с облегчением понял, что может говорить. Он попросил оставить прибор ему, но, конечно, ему отказали. Тогда он решил, что купит такой себе, вне зависимости от стоимости, и будет носить даже ночью.
Вечером Родриг лично вручил перепуганным родителям Гришу, тут же забросав их потоком хвалебных и клятвенных слов, что их сын будет зарабатывать миллионы, для убедительности показал на смартфоне рекламный сайт и фото, а затем так же стремительно исчез. Мама тискала сына, плача от радости; папа смущенно улыбался, делая вид, что читает на ноутбуке новости; Анютка скакала вокруг в обнимку со своим львом.
Все складывалось прекрасно, несмотря на то что Гриша оставался только вещью. В семье решили, что подкопят денег и только потом уже со знанием дела отправят Зайко-младшего к врачу. Григория стали уважать; теперь с ним здоровались все соседи и коллеги, которые раньше не узнавали его в упор. Даже однокурсница, оставившая его в памятный день на скамейке, сама изъявила желание носить его и впредь. Но доходы Зайко позволили ему нанять шофера и по совместительству носильщика, а также прибор для самостоятельного общения и даже автомобиль. Гриша даже думал: «Смешно. Когда я был человеком, они все относились ко мне с подозрением, но стоило стать вещью — и в их глазах я стал человеком. Чудеса!» Но эти чудеса определенно были из сорта хороших, добрых. Гриша действительно стал зарабатывать на рекламе столько, что смог освоиться со своим положением и теперь ездил в дальние страны вместе с Родригом. Побывал в Албании, Китае, Швеции, Марокко, Греции, Германии, Англии и еще в десятке стран, но больше всего ему понравилось в Испании. Мама этому очень радовалась. Она теперь всегда носила с собой альбом фотографий Гриши с работы и каждому знакомому при встрече обязательно рассказывала, каких высот добился ее сын. Если это случалось при Грише, он обычно очень стеснялся и просил маму не распространяться, но ее было не остановить. Отец хмурился: нашла, мол, чем хвастаться! — но затем примирился и он. Только ворчал:
— В мое время вещью нельзя было заработать. Нет, тогда места для вещей не было. Все людьми хотели стать. Но я все равно горжусь тобой, сын.
Грешным делом Григорий иногда думал, что эксперимент прошел просто блестяще, — и ни капли не сожалел о подписанном договоре.
Самыми занятными, пожалуй, были посиделки с сестрой, когда в редкий выходной Григорий оставался дома. Обычно подобные дни выпадали на будни и оба родителя отсутствовали, но по просьбе сына оставляли дома сестру. Что может придумать ребенок в таком возрасте? Конечно же, чаепитие.
Первым, как самого главного, Анютка сажала брата на стул и при этом непременно роняла: ручки были слишком слабенькие, чтобы удержать Григория.
— А! — вскрикивала она. — Прости-прости! — и целовала его в щеку. При этом задевала лежавшую на столе книжку, и та падала. — А! Прости-прости! — и Анютка нагибалась за книжкой, и гладила ее по обложке, при этом задев еще что-то. — А! Прости…
— Ань, подними меня, — напоминал о себе Гриша, и Анютка с полными руками всего, что нароняла, бросалась помогать брату. Наконец, устроив его в кресле, сестра приносила любимые игрушки, и поила их якобы чаем — конечно же, ничего в игрушечных пластиковых чашках не было. Больше всего Григория удивляло, что Анютка понимает его и без специального прибора, так что от надоевшей за прошедшие дни повязки с прибором можно было отдохнуть.
Во время первого чаепития Зайко ждал сюрприз. Едва Анютка начала расставлять тарелочки и чашки по столу, Григорий услышал чей-то бас:
— Значит, вы пополнили наши ряды? Прискорбно.
— Кто это? — насторожился Гриша.
— Я, с вашего позволения, Анютин лев. Тот самый, к которому она бросается по утрам, едва проснувшись и не почистив зубы, — усмехнулся голос, и Гриша смутился: тот повторил то, что неоднократно думал сам Зайко. Он сидел прямо напротив нашего героя, и тому казалось, что зверь улыбается. Или это была игра воображения? — Зовут меня Лев Асланович, можешь так и обращаться.
Кукла-пупс, сидевшая слева, представилась Настей, выгоревшая и полинявшая от времени кенгуру — Алисой Ивановной, ее старичок-сыночек — Ваней, мечтательный жираф, подаренный Анюте на прошлый день рождения, Симбой, а мишка, конечно же, — Михаилом. Григорий был потрясен и раздавлен; по первости ему вообразилось, что все эти игрушки — бывшие люди. Но Лев Асланович быстро привел его в чувство, заверив, что никаких достоверных фактов подобной метаморфозы нет, а в ином случае в этом кругу Григорию всегда будут рады. Сестра было заплакала, но тут уж дело в свои пухлые ручки взяла Настя: зарыдала громче нее. Парадокс, но это помогло. Анютка тут же схватила куклу и начала качать, укоряя за слезы.
Тем временем между участниками чаепития завязался разговор; оказалось, что Лев Асланович очень интересуется политикой и иногда очень резко высказывается о действующей власти. Всякий раз при какой-нибудь особенно колкой фразе Алиса Ивановна сжималась в комочек, нервно поглаживая сыночка, и возмущенно шептала: «Лев Асланович, ну хватит, вдруг услышат!» «Да кому мы нужны, мы же вещи», — тогда встревал Михаил, который сам про окружающий мир не читал, но любил слушать, как его друг рассуждает о нем. «Мало ли», — неопределенно высказывалась кенгуру. Тогда что-нибудь невпопад говорила Анютка, совершенно ничего не понимавшая в предмете разговора — что-нибудь вроде «А у нас тоже воспитательница строгая» или «А у меня новый браслет», и внимание переключалось на нее. Лев Асланович как-то поделился с Гришей, что хочет вырастить из Анютки леди — «Кому мешали хорошие манеры, мой друг?» — но девочка то ли не слышала его, то ли не слушалась. Грише подозревал, что сестра просто не понимала, что требует от нее мягкая игрушка. Иногда Анютка так и говорила:
— Вот зануда Лев!
Но шла мыть посуду или играть на фортепиано: в этом ей помогала Алиса Ивановна, как оказалось, педагог от природы. Она терпеливо указывала девочке на ошибки; и Анютка медленно, но верно начинала играть все лучше и лучше.
«Надо отдать ее в музыкальную школу, — думал Гриша. — Как бы подобрать хорошую, чтобы не испугали, не отвратили от музыки? Ведь чудно, чудно играет!»
И плакал невидимыми миру слезами.
Часто во время чаепития игрушки просили показать фотографии из дальних стран.
