Шеф повел папу коридорами, и Гриша, знавший каждый поворот наизусть — конечно, столько лет здесь на посылках отбегать, — замер внутри, предвкушая что-то очень хорошее. «Любуйтесь», — бросил шеф, открывая перед Зайко-старшим и младшим узорчатые двухстворчатые двери, и если бы наш герой мог, он закричал бы от радости. Три года, долгих три года он бегал по этому огромному зданию, мечтая однажды попасть в Зал Заседающих! Как он мечтал узнать, чем же они все-таки здесь занимаются, и вот этот день настал. Те, кого переводили сюда, получали колоссальные зарплаты, ничего не производя и почти ничего не делая!!
— Сюда, — руководил шеф папой. — Сажай его в это кресло. Да, так. Алена, Алина!
Две красивые длинноногие девушки в коротеньких белых халатах закрепили на руках младшего Зайко браслеты, на голове — обруч с тянувшимися от него вверх проводами и установили напротив глаз экран.
— Экран управляется импульсами, так что он сможет управлять компьютером по желанию. Скучно ему не будет.
— Но он же… вещь?
— Я тебя умоляю! Вещь, не вещь — какая разница? Включит себе любое кино и любую музыку. — Шеф сделал два неверных ударения (включит и музыку), но папа серьезно кивнул. — А от него требуется думать. Задания будут выпадать на экране поверх фильмов, а он будет думать. Он парень толковый, он справится. А, Гриша? Как тебе?
Гриша был счастлив, и оттого на экране плясали бабочки.
Первый рабочий день на новом месте прошел идеально. Зайко очень хвалили за высокую мыслительную активность; шеф сам позвонил отцу нашего героя, чтобы тот не забыл его забрать. Уезжая, Григорий заметил, что вещью в Зале Заседающих был не только он. Можно даже сказать, что таковых оказалась большая часть людей в креслах. И будь Гриша чуть менее увлечен своей личной жизнью и судьбой, может быть, он бы задумался и что-то пошло бы иначе, да, хм, но увы…
На следующий день Григорию следовало идти на учебу: то есть переходить наравне с другими из аудитории в аудиторию, слушать лекции и делать работы. Если последнее было пока недоступно, то первое отец решил легко: заплатил однокурснице Зайко-младшего, чтобы девушка его носила. Понятно, что старший Зайко придумал это с дальним и хитрым прицелом женить когда-нибудь сына на красивой и толковой девчонке, но Гриша возмутиться не мог, а ей было все равно.
После пар папа, видимо, забывший, что сын болен, не приехал; девчонка, постояв задумчиво лицом к лицу с дождем и понаматывав на средний палец вившиеся волосы, оставила Гришу на скамейке у входа и испарилась, даже не попрощавшись.
Гриша остался один.
Машины приезжали, подруливали ко входу, окруженные аурой из разбивавшихся дождевых капель, заглатывали или изрыгали пассажиров; уезжали. Гриша молчал и отчаянно злился, что доставляет столько неудобств окружающим. «Подумать только, — вертелось у него в голове. — Еще пару дней назад я мог никого ни о чем не просить и сам добежать до остановки, прикрывшись только курткой! Промок бы, заболел, но что значит простуда по сравнению с… с этим?» Он закричал, отчаянно и горько, но наружу вырвалось только постылое «М-м-м-м-м!».
Напротив остановился серебристый «мерс». Григорий, осознававший всю свою вопиющую беспомощность, насторожился. Из автомобиля поспешно выскочил мужчина в забавной вязаной шапке, кожаной куртке, видавших виды джинсах и новеньких чистеньких ботинках, испачкавшихся через мгновение после того, как незнакомец опустил ногу на землю. Глаза его скрывались за солнечными очками. Он заскочил под козырек и замер, в упор глядя на Гришу.
«Что вам надо?» — мысленно спросил тот, мысленно же сдвинув брови. Конечно, никто его не услышал. Незнакомец четко произнес:
— Вот. Именно тебя я и искал. Идеально. Парень, ты просто не сможешь отказаться. Я обещаю, что ты будешь зарабатывать столько, сколько твой папаня за всю жизнь не нагорбатился. Идем!
Гриша бы ни за что не согласился. Но незнакомец схватил его за руку и легко унес в автомобиль — Зайко лишь летел за ним, словно воздушный шарик. Григория оглушила музыка: мужской голос, напоминавший звучание контрабаса, напевал простую мелодию под старомодные трубы. Незнакомец с досадой повел ладонью вниз, и водитель, уткнувшийся в журнал с женщинами, тут же поспешно отложил издание и сделал песню потише.
Первым делом человек в смешной вязаной шапке представился: «Родриг. Не смотри так удивленно. Я Родион, но Родриг круче, согласен?» Всю дорогу он трещал без умолку. Его водитель, чьи глаза тоже скрывали солнцезащитные очки, отвечал ему только «Угу» и «У-у». Родригу, кажется, льстило, что в салоне автомобиля никто не открывает рот, кроме него.
— Да ты отличный собеседник! — похвалил он Гришу, похлопывая его по плечу.
Зайко этого почти не заметил. Он думал, как сбежать. Автомобиль погружался все глубже в город. Внутри Григорий уже отчаянно извивался и кричал; но снаружи раздавалось только журчание музыки и задорный монолог Родрига. Шансов не было никаких; но Зайко продолжал размышлять: это давало хотя бы иллюзию защиты. Григорий даже в какой-то момент разозлился на отца, что тот не приехал, на девчонку, что его бросила на скамейке, как однофамильца-зайку из детского стишка, но тут же опомнился: сам виноват. Нечего болеть и нагружать занятых людей. «Будь что будет», — решил тогда Григорий и попытался действительно вслушаться в болтовню нового знакомого.
Машина остановилась. Родриг, не прекращая болтать, вытянул Зайко за плечи из автомобиля и утащил в старого вида здание. Внутри, поднявшись по раздолбанной лестнице (с каждым его шагом сердце Григория все теснее сжимала тоненькая тараканья ножка), он вышел в огромный, ярко освещенный зал, уставленный картонными декорациями. Зайко усадили на стул, и какие-то люди с кисточками, тюбиками и бабочками начали бегать вокруг.
— Как тебе? — слышал он довольный голос Родрига. — Здорово? Я специально тебе не говорил, куда мы едем, чтобы ты в уме поперебирал, что у меня за маленький бизнес. Агентство у меня! А ты будешь моделью. У меня их много, но ни один не подходит так, как ты. Сейчас сделаем несколько пробных снимков…
Декорировавшие Григория руки перенесли его к растянутому в углу белому полотну и упорхнули. Вокруг забегал Родриг, ослепляя Зайко вспышками — тот, будучи вещью, не мог закрыть глаза — и оглашая пространство восхищенными криками:
— Прекрасно, прекрасно! А теперь покажи боль, страдание! Нет, нет, не так сильно, с намеком, таким намеком, понимаешь?
