– Вы в Саратове бывали?
– Никогда в жизни.
– Значит, и Серикова не знали?
– Не имею понятия.
– Странно. Почему же Коркина показала, что вы прямо дали ей понять, что все знаете, и назвали все фамилии.
– Относительно чего-с?
– Убийства ее мужа.
– Я могу высказать одно только предположение: Коркина сегодня отправили в дом умалишенных. Не следует ли отправить туда же и его жену?
Следователь уставил глаза на Куликова.
– Коркин, вы говорите, сошел с ума.
– Так точно. Когда в первый и последний раз я видел его жену, мне казалось, что ей давно там место. Повторяю, ваше превосходительство, что я не имею ни малейшего понятия о деле, по которому вызван.
– Коркина сейчас была у меня тут, и я ее допрашивал. Она категорически и очень правдоподобно рассказала о вашей беседе в гостиной.
– Но повторяю, ваше превосходительство, что я один-единственный раз видел госпожу Коркину!
– Так что же из этого?
– Как же я мог с первого раза прямо бухнуть свои намеки! Разве это возможно? Человека пригласили в гости, он только что представился хозяйке и сейчас же за горло?! Простите, но это неправдоподобно для человека, не состоящего кандидатом на Удельную или одиннадцатую версту!
Следователь задумался.
– Вот что! Я сделаю вам с Коркиной очную ставку. Согласны?
– С полным удовольствием, если это нужно для дела.
Следователь позвонил.
– Верните арестантку Коркину, – приказал он рассыльному.
– Слушаюсь…
– Садитесь… Я запишу пока ваши показания.
Куликов опустился на кончик стула. По лицу его пробежала язвительная улыбка и сейчас же исчезла. Два солдата ввели Елену Никитишну.
26
Надежды исчезают
– Девять дней! Только девять дней – и я пойду с ним под венец, – шептала Ганя, быстро шагая к Николаю Гавриловичу.
– Появился? – встретил девушку Степанов. – Верно еще что-нибудь придумал!.. Вы на себя не похожи, успокойтесь! Сядьте.
– В воскресенье моя свадьба, – проговорила Ганя глухо и беспомощно опустила руки.
– В воскресенье?! Зачем вы согласились?!
– Ах, Николай Гаврилович, я не могла не согласиться?! Вы забываете, что я связана словом, клятвой, и я вся в его руках!
– Из Орла до сих пор нет ответа! Что ж?! Я поеду сам туда! До Москвы сутки, а там другие… К воскресенью я вернусь…
– Благодарю вас, добрый Николай Гаврилович, но я думаю, не стоит! Ничего вы там не узнаете! Видно, судьба моя! Против воли Божией ничего не поделаешь!
– А мне почему-то сдается, что я там найду разоблачения и спасу вас! Поеду! Надо только будет отпроситься у вашего папеньки… Скажу – сестра при смерти, письмо получил, необходимо съездить…
– Не верится мне, Николай Гаврилович, а впрочем, вы лучше знаете! Благодарности моей вам не надо, но вы сами понимаете, как я признательна вам.
– Господи! И послал же Господь слепоту на Тимофея Тимофеевича! Губит дочь родную и не видит.
– Вы знаете Павлова, Дмитрия Ильича, начетчика филипповцев?
– Знаю, а что?
– Был он у нас, обедал; тоже увидел мое горе… Обещал помочь… Вот, если бы вы повидались с ним!
– Что вы? Неужели с первого раза увидел?
– Да. А отец вот не видит. Любит меня, бережет и… и в пропасть толкает! Куликов мне делается с каждым разом все ужаснее и страшнее. Я дрожу, когда встречаю его. Я поеду сейчас к Павлову. Хотите вместе ехать? Он редкой доброты и порядочности человек.
– Поедемте. Скажите папеньке: к портнихе, мол, нужно.
Через несколько минут Ганя с Николаем Гавриловичем ехали на извозчике в Ямскую.
Павлов занимал две крошечные комнатки при самой молельне и вел вполне иноческий образ жизни. Все украшения его скромной обители состояли из старинных больших образов с теплившимися лампадами. Стол, несколько стульев и кровать составляли всю меблировку. На столе между древними рукописями и книгами лежал портрет отца Иоанна. Павлов был ревностный раскольник, отрицавший священство, но этот портрет чтимого Россией пастыря совершил переворот в его религиозном мировоззрении и сломил раскольническое упорство. Все вековые споры и препирательства о сложении креста, буквы «и» в имени Спасителя и т. п. показались ему какими-то жалкими, ничтожными перед великой истиной: «Ни в мыслях, ни в делах не делай ближним зла!»
В этой истине вся суть религии, а между тем сколько страшного зла и раздора поселили на Руси старообрядцы ради праздных и пустых препирательств! Под гнетом этих мыслей Павлов объявил своим одноверцам, что он решил бросить раскол, отрясти прах свой от всех прежних «толков» и сжечь в печи все послания лжеучителей. Напрасно попечители и старцы молельни уговаривали его одуматься, опомниться, он твердил одно:
– Ни в мыслях, ни в делах не желай ближним зла!
И дальше он не шел. К ужасу своему, попечители увидели у Павлова бутылку вина, колбасу и «опоганенную» посуду. Теперь уж и они не удерживали его, поспешив написать в Москву, чтобы им скорее выслали нового начетника.
Степанов и Ганя застали Павлова за перепиской какого-то письма. Он очень удивился нежданным гостям и несколько даже сконфузился.
– Прошу вас садиться, очень рад. А я, знаете, Агафья Тимофеевна, все думаю о вас. Я, возвращаясь от вас, зашел справиться о Куликова. Это тот самый, про которого я говорил. Кабак его опечатан.
– Да вы только что ушли, как он пришел и сам рассказал об этом.
– Я говорил с нашими стариками. Никто Куликова не знает, но все того мнения, что как жених он для вас не пара. Репутация у него нехорошая. Неужели Тимофей Тимофеевич не собрал о нем никаких справок?
– Он обошел папеньку, мы просто понять не можем как.
– Жаль, что я не видал его. Интересно посмотреть бы.
– Я собирал, – заметил Степанов, – разные справки, но ничего не узнал. Решил завтра ехать в Орел, на его родину, и там разузнать.
– Вы? Но разве вам можно оставить завод?
– Очень затруднительно, но делать нечего! Мне сдается, что я там узнаю его прошлое и тогда с фактами в руках разоблачу его перед Тимофеем Тимофеевичем.
Павлов задумался.
– Действительно, это самое надежное средство. А когда свадьба?
– В воскресенье.
– Так скоро?! Но нельзя ли отложить?!
– Невозможно!
– Гм! Знаете что? Оставайтесь вы, я поеду. Мне нужно быть в Москва, и я проеду заодно в Орел. Только, к сожалению, слишком мало времени! Постарайтесь как-нибудь затянуть приготовления, ну, хоть на неделю! Упритесь – и все тут! Вы, Агафья Тимофеевна, главное не теряйте бодрости и надежды! Мужайтесь! Еще не все потеряно.
– Ах, если бы я могла надеяться, но вы видите – надежды почти никакой!
– Вот я съезжу в Орел, может быть, найду что-нибудь, а Николай Гаврилович здесь будет хлопотать. Надо повидаться с соседями Куликова, некоторыми виноторговцами, может, и узнаем кое-что.
Ганя отрицательно покачала головой:
– Ничего не выйдет. Папенька не послушает никого. Я предчувствую.
– Повторяю вам, не
