– От души благодарю вас, – произнесла Ганя, вставая.
– Я приду проводить вас на вокзал, и мы посоветуемся еще.
– Хорошо. До свидания.
Они вышли. На дворе стемнело, опустился густой туман, моросил мелкий дождь. Ямская была пустынна и мрачна, мрачно было и на душе Гани. Ей казалось неловким, что человек в первый раз ее видит и едет ради нее за тысячу верст. С какой стати? Зачем? Что может он там узнать?! Скажут: Куликов безнравственный, злой человек, никто его не любит. Так что ж? Разве это поможет помешать свадьбе? Только отец и жених еще больше озлобятся за тайные справки.
– О чем вы задумались? – спросил Степанов, когда извозчик въехал в лужу и лошадь остановилась.
– Мне очень не хочется, Николай Гаврилович, чтобы Павлов ехал в Орел. Право, это повредит мне только – и ничего больше. И за что такое беспокойство? Он ведь для меня совсем чужой человек.
– О беспокойстве нечего говорить, когда речь идет о целой будущности. Филипповцы многим обязаны Тимофею Тимофеевичу, и Павлов не сочтет это даже за одолжение. Только успеет ли он? Не было бы это поздно.
Они опять замолчали и так доехали до дому. Ганя выразительно пожала руку Николаю Гавриловичу, благодаря его за хлопоты, и побежала к себе. Тимофей Тимофеевич был на заводе. Когда ему сказали, что дочь приехала, он пошел с ней повидаться.
– Ну, как твои приготовления к свадьбе? Пойдем к тетке Анне, она только что перед тобой приехала; я передал ей все заведование хозяйством, потому что тебе уже не до того теперь. Но скажи, Ганя, что-то мне кажется, ты будто невесела? Или опять тебе перестал жених нравиться?
– Нет, ничего…
– Да здорова ли ты, Ганя?
– Здорова, папенька.
– Ну, пойдем к тетке.
Старушка Анна приходилась двоюродной сестрой Петухову и после вдовства поселилась в доме своей младшей дочери, бывшей замужем за довольно состоятельным купцом. По просьбе Петухова, она прибыла погостить и помочь во время свадьбы. Старушка была строгая и серьезная, не любившая никаких новшеств и считавшая, что Россия погибает от уничтожения крепостного права. Надо заметить, что ни она, ни вся ее родня никогда помещичьими крепостными не были. Ганя редко виделась с нею, но каждый раз старушка находила что-нибудь поворчать, побранить и пожурить «молодую девку». Неудивительно, что и Ганя не питала к ней никаких нежных чувств. Петухов выбрал ее посаженой матерью для Гани и теперь возложил на нее все заботы и хлопоты по устройству как свадьбы, так и свадебного пиршества. Тетке Анне Куликов понравился, и она одобрила выбор брата.
В ту минуту, когда Ганя шла с отцом к своей нареченной матери, успевшей забрать уже в свои руки весь дом, она почувствовала, что последние надежды, которые были еще на спасение, должны окончательно иссякнуть. Старуха, так же как и отец, находила, что лучшего жениха, чем Куликов, и не сыскать, а ее голос теперь бесспорно будет иметь вес и значение. Тетка Анна разбирала белье и разыскивала прачку. Когда вошли Петухов с дочерью, она сухо поздоровалась с племянницей.
– Это ни на что не похоже, моя милая, совсем дом распустила. Белье грязное свалено в кучу и гниет, серебро разбросано, посуда перержавела, люди ничего не делают, везде грязь, мусор. Как же ты своим домом жить станешь?
Ганя молчала. Старуха не знает, что сама девушка расшаталась и расстроилась за это время гораздо больше, чем хозяйство, и впереди ей предстоит участь во много раз хуже всех этих ложек, кастрюль, салфеток. Довольно было бы заглянуть только в душу невесты, чтобы понять, какое все это запущенное хозяйство – ничтожество в сравнении с ее нравственными пытками и смертельным страхом перед будущим. Но тетка Анна, напротив, приписывала запущение хозяйства чрезмерному увлечению невесты своим приданым и сладкими грезами предстоящего замужества.
– Невеста, а все же надо и об отцовском добре иметь попечение. Нельзя махнуть на все рукой, – продолжала старуха. – Что ж ты, моя милая, молчишь, или я напраслину плету на тебя? Придираюсь?!
– Она последнее время на заводе стала заниматься, бухгалтерию нашу изучала, – вставил Петухов, – вот в хозяйстве и запущение. Я говорил, что два дела нельзя делать и бабье дело у плиты да в комнатах. Как ни умна моя дочка, а все за чужое дело взялась – свое только попортила и пользы никакой не принесла.
– Польза?! Не польза, а ущерба больше. Шутка ли, сколько добра перепортили да стравили!
– Слушай, Ганя, да учись, пригодится в будущем, – заметил старик и ушел.
– Ну, покажи, что же ты себе к венцу приготовила? – спросила тетка.
– Ничего, – ответила девушка.
– Ни-че-го?! Как это, матушка моя, ничего?! Да ты никак с ума спятила?! В воскресенье свадьба, а она ни-че-го! Так в чем же ты венчаться будешь? Где платья, белье, уборы?!
Ганя продолжала молчать, отвернув голову в сторону.
– Это, наконец, из рук вон! Что ж ты, милая, смеешься, что ли, над своим отцом и женихом?! Да ты, может быть, за нос только водишь жениха? Ты верно и не думаешь выходить замуж?
Робкая и покорная перед отцом, Ганя едва сдерживалась, чтобы не наговорить тетке дерзостей. Наконец она не выдержала.
– Шучу или не шучу – не ваше дело, и вы не суйтесь, куда вас не спрашивают!
Она повернулась и вышла. Старушка стояла, разинув рот от удивления, и минуты через две только очнулась.
– Ах, ты, дерзкая девчонка! Ах, ты, сморчок этакий! Да как ты смеешь?! Да у тебя…
Она пошла в кабинет к брату.
– Как тебе, братец, это нравится, дочка-то твоя любезная?! У ней к свадьбе и конь не валялся, ни одной тряпки не приготовлено; я ей выговаривать стала, а она мне «не ваше, говорит, дело, не суйтесь»! Каково?! Не суйтесь!!
– Как не готово? Ведь в воскресенье свадьба?
– Ну да! А она и ухом не ведет. Что она дурачится, что ли, с вами?!
Тимофей Тимофеевич призадумался.
– Оставь ее, сестра, я сам поговорю с ней; она, кажется, не совсем здорова, а ты распоряжайся всем, заказывай все, что надо, устраивай.
– Как она смеет мне, старухе, сказать «не суйся»? Дрянная девчонка!
– Я заставлю ее извиниться. Это она сгоряча, ей, кажется, нездоровится, только она скрывает.
Долго еще не могла успокоиться старушка и никак не хотела примириться с «сованием».
– Я шестьдесят шесть лет прожила, и мне никто не смел такого слова сказать! На-ка дождалась!
Ганя ушла в свою комнату и заперлась. Она понимала, что испортила хуже себе положение, вооружив старуху, но не раскаивалась. Она считала все равно надежды потерянными и близка была к отчаянию.
– Что же мне делать? Что?
«Умереть», мелькнуло у нее в голове. Умирают
