Новгородцы как-то не ладили с Святославом Ростиславичем, и это обстоятельство заставило его отца летом 1168 года предпринять путешествие на север. Он отправился вверх по Днепру и по Сожи на Смоленск, его прежний удел, где теперь княжил сын его Роман. Дорогою, в черниговском городе Чичерске, лежавшем на берегу Сожи, Ростислав имел свидание с своим зятем Олегом Святославичем, князем Новгород-Северским, и с своею дочерью, которые нарочно приехали сюда к нему навстречу. Последние усердно угощали обедом в. князя и его свиту и поднесли ему многие дары. По обычаю времени, на другой день в. князь назвал к себе на обед зятя и дочь и щедро их отдарил. А затем продолжал свой путь. Смоляне, очевидно, питали большую преданность к своему старому князю. Уже за 300 верст от города его встретили лучшие мужи; затем начали встречать внуки, сын Роман, и наконец едва не весь город вышел приветствовать его. Граждане принесли ему множество даров. Отсюда Ростислав прибыл в Торопец; но далее не поехал, потому что сильно занемог. Он послал в Новгород приказание Святославу взять лучших людей и приехать на свиданье с ним в Великие Луки. Здесь он заставил новгородцев поцеловать крест на том, что они до самой смерти его сына не будут искать себе другого князя; взял от них дары и воротился в Смоленск. Сестра его Рогнеда, видя совершенное изнеможение брата, просила его остаться в Смоленске, чтобы быть погребенным в построенной им церкви. Но Ростислав желал лечь в киевском Федоровском монастыре, т. е. там же, где были погребены его отец и брат Изяслав; а на случай, если Бог «отдаст ему болезнь», он дал обет немедленно постричься в Печерском монастыре. Но он недалеко уехал от Смоленска; в Зарубе, селе той же его сестры Рогнеды, великий князь скончался, напутствуемый отходною молитвою своего духовника, священника Симеона.
Теплое сочувствие, с которым летописец передал подробности Ростиславовой кончины, немало свидетельствует о той народной преданности, которою пользовался этот князь, кроткий, миролюбивый, но твердый в своих правилах и верный преданиям отцов. Благодаря этим качествам и своей щедрости в отношении младших родичей Ростиславу под конец своего княжения действительно удалось жить в ладу со всеми и хотя на короткое время водворить тишину в Русской земле, успокоив бесконечные распри о волостях и великом княжении. Тем с большим ожесточением поднялись эти распри вновь после смерти Ростислава. То был последний представитель княжеского рода, еще сохранивший до некоторой степени значение великого князя Киевского, значение главного звена между многочисленными потомками Владимира Великого, между отдельными частями Руси. По крайней мере, это был последний киевский князь, которого старшинство признавали почти все удельные. После его смерти прежнее значение Киевского стола быстро и окончательно рушится[27].
Ростислав оставил после себя многочисленную семью. Его сыновья, в особенности Давид, Рюрик и Мстислав, отличались честолюбием и отвагою; они играли очень видную роль в последующих событиях и оказывали решающее влияние в вопросе о старшинстве. По смерти Ростислава три князя могли предъявить свои права на Киевский стол: Мстислав Изяславич Волынский, оставшийся теперь главою старшей линии Мономаховичей; двоюродный дядя его Андрей Юрьевич Суздальский, глава младшей линии того же дома, и Святослав Всеволодович, который после смерти своего дяди Святослава Ольговича наследовал Чернигов и сделался главным представителем Ольговичей. Киевляне, сохранившие преданность старшей линии Мономаховичей, призвали на свой стол Мстислава Волынского; его старшинство поддержали и двоюродные братья, смоленские Ростиславичи. Князья укрепились крестным целованием; в том числе и родной дядя Мстислава Владимир Мстиславич признал старшинство племянника, тот самый Владимир, который когда-то тщетно пытался защитить от убийц несчастного Игоря Ольговича. Но он отличался непостоянством и малодушием. Спустя немного времени великому князю донесли, что дядя имеет против него какие-то замыслы. Услышав, что его замыслы открыты, Владимир сам приехал с оправданием к племяннику, находившемуся в то время в Печерском монастыре. Между ними начались переговоры. Мстислав сидел в игуменской келье, а дяде велел быть в экономской.
«Брат! Чего ради приехал? Я за тобой не посылал», — велел сказать Мстислав, приравнивая младшего дядю к братьям.
«Брат! Я слышал, что наговаривают на меня злые люди», — отвечал Владимир через какого-то дьячка Имормыжа.
«Мне сказал брат Давид», — отвечал великий князь.
Решили послать к Давиду Ростиславичу в Вышгород. Давид узнал о замыслах Владимира от своего боярина Василия Настасича. Этого боярина он прислал в Печерский монастырь к великому князю вместе с тысяцким своим Радилом. Василь выставил послухом, или свидетелем, какого-то Давида Борынича. Начали уличать Владимира; тот от всего отпирался. Наскучив этими переговорами, великий князь сказал ему:
«Брат! Ты крест мне целовал; после того и губы еще у тебя не обсохли. И деды и отцы наши утверждались на нем; кто же преступит его, пусть того судит Бог. А теперь целуй крест опять на том, что не мыслишь на меня никакого лиха».
Владимир дал новую присягу; получив в удел город Котельнич; но не был им доволен и в качестве дяди, вероятно, желал получить самый Владимир Волынский. Спустя несколько дней он уже опять изменил присяге и завел новую смуту. В Киеве жила мать его, вторая супруга Мстислава I, урожденная новгородская боярыня, теща угорского короля Гейзы II. Великий князь сказал ей: «Не могу жить с тобой в одном месте, потому что сын твой, преступая клятву, ищет моей головы». Вдовая княгиня удалилась в Чернигов.
Мстислав II начал свое великое княжение славным делом. По примеру предшественников он собрал младших родичей и уговорил их соединенными силами идти на половцев, указывая на те бедствия, которые они продолжали причинять Русской земле: варвары ежегодно уводят множество христиан в свои вежи, где обращают их в рабство или требуют за них большой выкуп;